Сполохи - [32]

— А вон там, — вскакивал Димка и показывал куда-то за околицу, на ольховое чернолесье, — мы с Ваней… — как его имя будет по-польски?.. С Янушем! — нашли змеиное гнездо. За каждую змею сорок грехов отпускается.

— Фу, глупость какая. Это ты в учебнике биологии прочел?

— Нет, конечно… А вон там, — вскакивал Димка, — мы со Стасиком — он на осень по поэме Маяковского остался — копали червей и немецкую копейку нашли!..

— Зеленую?

— Зеленую!.. А вон там, — продолжал взахлеб Димка, — Рекс зайца догнал. Вот кричал, бедный…

— Послушай, старичок, — сказал Иван Терентьевич, — а что, если мы двинем с тобой на речку? Ведь сейчас не вода, а парное молоко. Правда, Илья уже помочился в речку… Идем?

— Идем, — согласился Димка.

— Ты не смотри, что я толстый, — продолжал Иван Терентьевич уже по дороге. — Я плаваю, как морж. И не боюсь лазать по рачьим норкам.

— А какой Илья? — вспомнил тут Димка.

— Да пророк. Но ведь мы ж — серьезные люди.

— Ага, — опять согласился Димка. — Я думал, что наш Илья. Своего мы зовем Индопошивой.

— Это почему же? — Иван Терентьевич приостановился от любопытства.

— Я прочитал на шильде швейной мастерской «индопошива», обрадовался и крикнул, а он обернулся.

Иван Терентьевич рассмеялся.

— У Индопошивы, у нашего Ильи, как пишется, так и слышится: «пошёл», «нашёл»… Верно ж, смешно говорит?!

Они шли полуобнявшись, старый грузный человек и тоненький белобрысый мальчишка.

День угасал. День угасал, чтобы дать жизнь новому.

— Когда я полюбил свою Валю? — скажет однажды Кучинский. — Да когда перевернул сковородку с яичницей!..

Атмосфера в доме Шапчица была сложная. Бронислав Сергеевич сидел за столом, Люда молча ходила по комнате, собирала чемодан. Пожалуй, этот дом так и не стал для нее домом — здесь были лишь предметы личного туалета да белье.

— Мне надо работать и работать, милая, а не заниматься семейными дрязгами, — мягко выговаривал Шапчиц. — Тебе скоро рожать, и бог знает, что может выйти. А мне нужно здоровое потомство.

Он подошел к Люде, хотел обнять, но она отстранилась.

— Казалось бы, что еще нужно? Семья — есть, правда, слишком современная — остроконфликтная, работа по душе — есть, в доме достаток, под окнами — «Жигули», твоего мужа ценят и уважают. Тылы, так сказать, прочны, живи и радуйся.

Люда молчала.

— Разве я могу отвечать за публикации этих репортеров? — сказал он, кивнув на стопку газет. — Один проныра приписал мне свои слова, все остальные с радостью подхватили… Да, сортом «шапчицкий» заинтересовались на Смоленщине, просит семян Калининград. Но мне и в голову не приходило пожаловаться, что меня якобы не понимают здесь, на родине. Тем более, выводы недавней комиссии — это еще бабушка надвое гадала.

— Тебе, видно, наплевать, что скрывается за этим словом «шапчицкий». Лишь бы имя мелькало.

— Я думаю о моем имени. Репутация в наше время значит многое. И своим уходом ты только подмочишь ее. Через день, два, через неделю, наконец, но ты вернешься — и на твоего Шапчица будут показывать пальцем: «Шапчиц в красном колпаке!..»

— Нет, я не вернусь, Бронислав. Это невозможно.

— Я оставляю селекцию, — вдруг сказал Шапчиц. — Может, на время, может, насовсем.

— Оставляешь дело, без которого жизни не мыслил? — усмехнулась Люда. Подошла к нему, заглянула в глаза. — В твоих голубых глазах нет ничего  с е л е к ц и о н н о г о, — печально сказала она. — Поэт читает птичьи следы на мокром песке, а непоэт сочиняет пером. Так и у нас с тобой. Но не это главное… Куда же ты идешь?

— Пока жив твой отец, в селекции картофеля делать нечего. К тому же скорость — сорт в десять лет — это не по мне. Из меня прет энергия, а я должен, как пчела, ползать по цветкам.

— Вольному воля. — Люда захлопнула чемодан.

— Может, все же одумаешься?

— Нет. — И пошла к двери.

— Ты забыла свой инструмент, — холодно сказал Шапчиц, подавая губную помаду с туалетного столика.

Лестничная площадка была в полумраке: свет горел этажом выше. И это было кстати. Стыдясь своего вида, своего чемодана, боясь попасться кому-нибудь на глаза, Люда неслышно спустилась во двор.

В квартире отца светилось окно. Значит, еще не кончил работу. Люда взглянула на окна Шапчица — эти все были освещены. Бронислав зажег всюду свет и, наверное, дал чувствам волю — бегал по комнатам, натыкаясь на мебель. В основном же дом уже спал.

Люда поспешно прошла в глубь двора, за детские горки и песочницы, за беседки, — где-то в черных кустах сирени стояла скамья и надо было собраться с мыслями, с духом, прежде чем идти к отцу.

Люда знала, что разговора с ним никак не избежать. Если даже она дождется, что он ляжет спать, если даст время на то, чтобы он по своему обыкновению поворочался в постели, поминутно задремывая и пробуждаясь и что-то бормоча под нос, пока наконец не уснет, проскользнуть незамеченной ей не удастся. Сон у старика был чуткий. А объясняться не хотелось. Тем более сейчас.

Люда зябко повела плечами, отыскала скамью, поджала ноги, насколько это было возможно, накрыла их полами плаща — скамья была невысокая, удобная, застегнула плащ наглухо.

Ждать пяти утра, пока отец не соберется в поле? А потом что?..