Сперонара - [51]

Кроме того, я искал лес, откуда на глазах Энея вышел несчастный Ахеменид, забытый Одиссеем и подобранный этим героем, хотя тот и был грек; однако от этого леса почти ничего не осталось.

Начинало темнеть, и солнце, которое утром у меня на глазах взошло за Калабрией, мало-помалу исчезало теперь за Этной. Выстрел, послышавшийся с борта сперонары и явно адресованный мне, напомнил о том, что начиная с определенного часа уже невозможно будет попасть на борт судна. Я не очень-то был склонен ночевать в пещере, будь то даже пещера Галатеи, и к тому же слишком мало походил на прекрасного пастуха Акида, чтобы нереида обманулась на этот счет. Поэтому я решил вернуться на сперонару.

Я застал Жадена в ярости. Наш ужин подгорел; мой спутник заверил меня, что если я продолжу водить дружбу со столь сомнительной компанией, как циклопы, нереиды и пастухи, то он отделится от меня и будет путешествовать самостоятельно.

Мы изнемогали от усталости; позади был тяжелый день, проведенный между Таорминой, Ачи Реале и гаванью Улисса; так что бдение продолжалось недолго. Поужинав, мы упали на свои постели и заснули.

Наше пробуждение оказалось менее красочным, чем накануне: мне показалось, что я вижу перед собой церковь, затянутую в черное для проведения погребальной церемонии. Мы находились в порту Катании.

Катания возвышается будто остров, зажатый между двумя потоками лавы. Самый давний, охватывающий ее правую часть, восходит к 1381 году; самый последний, подступающий к ее левому краю, датируется 1669 годом. Эта лава, оказавшись в стихии воды, которую она вначале отодвинула на четверть льё, в конце концов, остыла, превратившись в гигантскую глыбу, испещренную причудливыми темными впадинами, которые напоминают преддверия ада и на которых по странному контрасту гнездится множество ласточек и голубей. Что же касается дна порта, то оно оказалось заполнено лавой, и теперь туда могут заходить лишь небольшие суда.

В то время как капитан ходил за карантинным патентом, мы сели в лодку и с ружьями в руках отправились на прогулку под этими сумрачными сводами. В итоге пали жертвами пять-шесть голубок, которым суждено было превратиться в жаркое нам на ужин.

Капитан вернулся с разрешением для нас сойти на берег; мы тут же им воспользовались, поскольку я собирался посвятить два последующих дня восхождению на Этну, что, даже по словам местных жителей, дело отнюдь непростое; десять минут спустя мы уже сидели в "Золотой Короне", заведении синьора Аббате, которое я упоминаю в знак признательности, ибо, вопреки здешним правилам, мы нашли у него что поесть.

Катания, по мнению Фукидида, была основана халки-дянами, а согласно другим авторам, финикийцами, в те времена, когда извержения Этны были не только редкими, но еще и неизвестными, так как Гомер, говоря об этой горе, нигде не упоминает, что это вулкан. Через триста-четыреста лет после основания города его основатели были изгнаны оттуда Фаларисом, тем самым, кому, напомним, пришла в голову удачная мысль помещать своих подданных в бронзового быка, раскалявшегося затем на медленном огне, и кто, раз в жизни проявив справедливость, опробовал эту пытку на придумавшем ее человеке. После смерти Фалариса властителем Катании стал Гелон; будучи недоволен ее названием, происходившим, как он полагал, от финикийского слова cat on, что значит "маленькая", он переименовал Катанию в Этну, вероятно, чтобы с помощью такой лести препоручить город его грозной крестной матери, уже начавшей в ту пору просыпаться от своего долгого сна; однако вскоре, когда прежние обитатели, изгнанные Фаларисом, вернулись на родину благодаря победам Дукетия, царя сикулов, уважение к памяти восторжествовало, и они вернули городу его первоначальное название. Тогда же афиняне замыслили завоевать Сицилию, которой суждено было стать их могилой. Командовал ими Алкивиад, чья слава красавца, галантного кавалера и блестящего оратора бежала впереди него. Подойдя к стенам Катании, он попросил впустить его одного в город и дать ему возможность поговорить с катанийцами; возможно, если бы среди них были только мужчины, ему отказали бы в его просьбе, но женщины настояли на том, чтобы ему это позволили. Алкивиада привели в цирк, где собралось все население города. Ученик Сократа начал одну из своих ионийских речей — приятных, лестных и цветистых, но в то же время и страшных, выразительных и угрожающих. Даже стражники, охранявшие городские ворота, покинули свой пост и отправились слушать оратора. Именно это и предвидел Алкивиад, не грешивший избытком скромности, и именно этим воспользовался Никий, его заместитель: он вошел вместе с афинским флотом в порт, который еще не был тогда заполнен лавой, и беспрепятственно овладел городом. Спустя пятьдесят—шестьдесят лет Дионисий Старший, только что заключивший договор с Карфагеном и подчинивший себе Сиракузы, добился той же цели, но не посредством красноречия, а с помощью силы. Ему наследовал Мамерк, бездарный драматург и заурядный тиран, оставивший последующим поколениям сюжеты трагедий, героем которых суждено было стать Тимолеонту. Вслед за ним пришли римляне, эти великие завоеватели, явившиеся сюда приблизительно в 549 году от основания Рима и начавшие с грабежей: в этом отношении Валерий Мессала был предшественником Верреса. Однако во времена Валерия Мессалы римляне грабили ради республики, тогда как во времена Верреса дело продвинулось вперед и грабить стали для себя лично. Итак, победитель отправил награбленное в Рим, в ту пору еще бедный Рим, состоявший из глинобитных домов с соломенными крышами; поэтому город был необычайно тронут этим даром. Среди добычи особое место занимали солнечные часы, которые установили возле Ростральной колонны и по которым еще полвека с восторгом сверял время этот народ, властвовавший над миром. Каждое из их показаний отсчитывало победы. Эти победы обогащали Рим, и Рим постепенно становился щедрым. И тогда Марцелл решил заставить сицилийцев забыть о том, как с ними обходились на первых порах римляне; Марцелла обуяла жажда строительства: он строил повсюду, где бы ни находился, фонтаны, акведуки, театры. В Катании уже было два театра; Марцелл прибавил к ним гимнасий и, по-видимому, бани. Таким образом, Веррес застал город в настолько цветущем состоянии, что он соблаговолил удостоить его взглядом; он поинтересовался, что было в городе лучшим среди того, что оставил Мессала и что добавил к этому Марцелл. Ему рассказали о стоявшем за пределами города храме Цереры, который был построен из базальта и в котором находилась великолепная статуя, известная только женщинам, ибо мужчинам было запрещено входить в этот храм. Веррес, не отличаясь по натуре галантностью, заявил, что у женщин и без того достаточно привилегий, так что незачем сохранять еще и эту, после чего вошел в храм и забрал оттуда статую. Некоторое время спустя Секст Помпей в свою очередь разграбил Катанию под предлогом того, что она оставалась чересчур безразличной к его отцу во время споров, которые тот вел с Цезарем; таким образом, Августу давно уже пора было появиться, и Август в самом деле появился.