Сперонара - [48]

Я застал Жадена в разгар жаркого спора с хозяином гостиницы, пытавшимся взыскать с него плату за завтраки, которые он не ел, под предлогом того, что каждая из наших комнат стоила два пиастра, включая питание; кроме того, он предъявил моему другу счет в размере восемнадцати франков за лимонад, настойку алтея и т. д. После вполне серьезной угрозы с нашей стороны пожаловаться властям на подобный грабеж было решено приравнять все, что заказывал Жаден, независимо от того, какого рода был этот заказ, к питанию. Вследствие этого мой друг заплатил за настойку алтея и лимонад, как если бы это были отбивные котлеты и бифштексы, благодаря чему наш хозяин соблаговолил признать, что мы в расчете, и попросил нас рекомендовать его нашим друзьям.

В три часа явились Пьетро и Джованни, возложившие на себя обязанности наших слуг и пришедшие за нашими чемоданами. Дул попутный ветер, и судно ждало только нас, чтобы сняться с якоря. Первый, кого мы увидели, поднявшись на борт, был Кама. Тюрьма пошла ему на пользу: его заплывшие глаза раскрылись, а раздувшиеся губы опали, так что он вновь обрел более или менее человеческий облик. Вдобавок заточение сделало его необычайно сговорчивым, и теперь он был готов соглашаться на любые имена, какие только мне бы заблагорассудилось ему давать. К сожалению, эта готовность отречься от отцовского имени несколько запоздала.

Помимо прочего, вместе с обретенным здоровьем Кама начал отстаивать свои права; он облачился в праздничный наряд, чтобы внушить уважение любому, кто вздумал бы посягать на его обязанности. На нем была шапочка из белой перкали, голубая куртка, панталоны из нанки и кухонный фартук, один конец которого был кокетливо приподнят; повар горделиво поглаживал своей левой рукой рукоятку ножа, висевшего у него на поясе. У Джованни не было ни шапочки из перкали, ни голубой куртки, ни панталон из нанки, ни фартука с загнутым углом, ни кухонного ножа, кокетливо висящего на боку, но у него были внушительные прошлые заслуги, и среди них — завтрак, приготовленный им для нас накануне в доме капитана. Поэтому он, очевидно, не собирался идти ни на малейшие уступки. К тому же у Джованни был могущественный сторонник в лице Милорда, до этого времени признававшего его единственным законным раздатчиком костей и прочего корма и решительно настроенного поддерживать своего кормильца. Мне стало понятно, что дело мало-помалу принимает скверный оборот; я позвал капитана и, не желая вызывать недовольство ни у одного из этих преданных слуг, сказал ему, что мы будем обедать не раньше чем через полтора часа, а также попросил его, раз дул попутный ветер, приготовиться, не теряя времени, к отплытию. Тотчас же всех матросов, включая Джованни, призвали к работе. Мы снялись с якоря, развернули парус и пустились в плавание. Что касается Камы, то он с торжествующим видом спустился в твиндек.

Четверть часа спустя Джованни, спустившийся туда в свою очередь, нашел повара распластавшимся во весь рост возле печи. То, что я предвидел, произошло. Морская болезнь взяла свое. Кама уже ничего не требовал, кроме матраса и разрешения лежать на палубе.

Требовательность начальника полиции, взявшего с капитана обещание, что ноги Камы не будет на берегу, как видите, сулила повару весьма приятное путешествие.

Джованни не стал кичиться своей победой. В назначенный нами час обед был готов и оказался отменным. Капитан разделил с нами трапезу, после чего было решено, раз и навсегда, что впредь так оно и будет ежедневно. Во время десерта я заметил, что господин Пеппино до сих пор не появился, и справился о нем. В ответ я услышал, что мать мальчика оставила его при себе. Кроме того, Гаэтано, у которого было что-то вроде воспаления глаз, остался на берегу.

За обедом капитан сообщил нам новые сведения о буре, в которую мы попали. Она не напрасно напугала его жену: шесть судов пропали без вести в течение восемнадцати часов, пока эта буря продолжалась.

Вплоть до наступления темноты мы шли по середине пролива примерно на одинаковом расстоянии от берегов Сицилии и берегов Калабрии. Заросли пышной растительности, к корням которой подступало море, соперничали между собой на тех и других берегах в мощи и великолепии. Таким образом мы проплыли мимо Контессе, Реджо, Пистореры и Сайт'Агаты; наконец, в вечерней дымке перед нами предстала живописная деревня Скалет-та, название которой совпадает с ее обликом, — это было то самое место, где у капитана состоялась дуэль с Гаэтано Сферра. Затем на землю спустилась ночь, одна из тех восхитительных, ясных и благоуханных ночей, представить себе которые совершенно невозможно, если вы никогда не покидали северных краев.

Мы вытащили матрасы на палубу, легли на них и уснули, убаюканные одновременно движением волн и пением матросов, которые около десяти часов вечера, почувствовав, что ветер стихает, вновь мужественно взялись за весла.

Когда мы открыли глаза, было четыре часа утра и наше судно бросало якорь в порту Таормины.

КАТАНИЯ

Вид Таормины поверг нас в восторг. Слева от нас, украшая перспективу, возвышалась Этна, столп небосвода, как называл ее Пиндар; ее фиолетовая громада вырисовывалась на фоне красноватого горизонта, пронизанного лучами восходящего солнца. На втором плане, ближе к нам, у ног великанши съежились две горы рыжеватого цвета, как бы накрытые огромной львиной шкурой, в то время как перед нами, в глубине небольшой бухточки, почти незаметные в тени, стояли на берегу моря, похожего на зеркало из вороненой стали, несколько убогих домиков, над которыми по правую руку возвышался древний город наксосцев Тавромений. Над самим же городом возвышается гора, точнее пик, на вершине которого теснится сарацинская деревня Мола, куда можно подняться только по каменной лестнице.