Сперонара - [47]

Мы подплыли туда, где она находилась, и остановились прямо над ней. Она лежала на дне моря, а глубина моря там, где мы оказались, составляла, судя по длине той части веревки, что не была погружена в воду, пятьсот футов.

Трое матросов начали осторожно, избегая резких движений, тянуть за веревку, в то время как четвертый принялся сматывать ее прямо в бочке, чтобы она была наготове в случае надобности. Мы же с Жаденом вместе с остальной частью команды уравновешивали лодку, которая могла бы опрокинуться, если бы мы все остались на одной стороне.

Это занятие продолжалось добрых полчаса; затем Пьетро подал мне знак занять его место, а сам сел на мое. Я свесился над бортом и стал замечать в тридцати—сорока футах под водой какие-то вспышки. Это происходило всякий раз, когда рыба-меч, поднимавшаяся на поверхность, переворачивалась и показывала нам свое серебристое брюхо. Вскоре она оказалась достаточно близко, и мы смогли ее разглядеть. Она показалась нам громадной; наконец, ее вытащили из воды. Двое матросов схватили ры-бу-меч — один за остроконечную часть, другой за хвост — и положили ее на дно лодки. Ее длина, включая меч, достигала примерно десять французских футов.

Гарпун пронзил рыбу насквозь, поэтому веревку отвязали и, вместо того чтобы вытягивать гарпун за рукоятку, вытянули его за железный наконечник, так что он полностью прошел через сквозную рану. Покончив с этим, а затем отмыв, отчистив и повесив гарпун на прежнее место, Джованни взял небольшую пилу и отпилил конец меча рыбы у основания носа; после этого, отступив от края на шесть дюймов, он отпилил кусок меча и преподнес его мне; Жаден тоже получил свою долю, после чего Джованни и его товарищи тут же распилили то, что оставалось, на столько частей, сколько было в лодке гребцов, и распределили их между собой. Я еще не знал, с какой целью это было сделано, как вдруг увидел, что каждый живо поднес свой кусок ко рту и принялся с наслаждением высасывать из него своего рода костный мозг, находившийся внутри. Признаться, это лакомство показалось мне не особенно заманчивым, поэтому я отдал свою долю Джованни, который долго церемонился, прежде чем ее взять, но в конечном счете все-таки взял и съел. Жаден же, будучи по натуре экспериментатором, решил самолично выяснить, что это такое; он поднес кусочек меча ко рту, отсосал его содержимое, вытаращил на мгновение глаза, скривился и выбросил лакомство в море, после чего повернулся ко мне и, попросив стаканчик липарийского муската, залпом осушил его.

Я не мог наглядеться на нашу добычу. Нам, несомненно, достался один из превосходнейших экземпляров эспа-дона. Мы вернулись со своим уловом к большому баркасу, передали его с одного борта на другой и приготовились к новому заходу. После двух неудачных бросков гарпуна мы поймали второго эспадона, но меньшего размера, чем первый. Что касается подробностей поимки, то они ничем не отличались от тех, о которых мы уже рассказали, за исключением того, что на этот раз гарпун ударил в более жизненно важную, расположенную ближе к сердцу часть рыбы, и агония нашей второй жертвы продолжалась не столь долго, как в первый раз: когда веревка размоталась на семьдесят—восемьдесят саженей, рыба сдохла.

Было без четверти одиннадцать, а я назначил капитану встречу на одиннадцать часов; стало быть, пора было возвращаться в город. Матросы спросили, что им делать с обеими рыбами. Я ответил, что они должны оставить для нас лишь кусочек к обеду, к которому мы вернемся на судно часа в три, после чего, если только позволит ветер, подготовимся к отплытию и продолжим наше путешествие. Что касается остальной части улова, то они вольны были продать рыбу, засолить или раздарить ее своим друзьям и знакомым. Благодаря столь щедрому отказу от своих прав наши акции в смысле уважения и готовности нам служить повысились; в сочетании с радостью экипажа и полученным нами удовольствием это сполна компенсировало наши первоначальные вложения в размере четырех пиастров.

Мы встретились с капитаном, который с присущей ему пунктуальностью уже ждал нас. Жаден взялся рассчитаться с хозяином гостиницы, а также проследить за тем, чтобы Джованни и Пьетро пополнили наши запасы фруктов и вина. Я же вместе с капитаном нанес визит главе мессинской полиции.

Вопреки всем ожиданиям, мы увидели любезного и хорошо воспитанного человека. К тому же он был дружен с доктором, лечившим Жадена, и тот отзывался о нас весьма благосклонно. Мы рассказали начальнику полиции историю Камы: о том, как, едва узнав, что я достойный почитатель Роланда, он забыл свой паспорт, горя желанием поскорее последовать за мною, а также о том, как его отказ сменить имя, свидетельствовавший, впрочем, о прямодушии повара, повлек за собой его арест. После этого начальник полиции взял с капитана честное слово, что Кама в течение всего путешествия будет оставаться на борту сперонары и не станет сходить на берег. Я позволил себе заметить представителю власти, что нанял повара не в качестве предмета роскоши, а для того, чтобы он готовил мне еду. Я добавил также, что, поскольку, как только Кама оказывался на судне, его начинала мучить морская болезнь и его общество, таким образом, становилось для меня совершенно бесполезным на протяжении всего плавания, я, признаться, рассчитывал вознаградить себя за эту жертву, когда мы будем путешествовать по суше; однако я тщетно ссылался на все эти причины и жаловался на Филиппа спящего Филиппу бодрствующему — приговор был вынесен, и судья не собирался от него отступаться. Правда, он предложил мне другой выход: оставить Каму в тюрьме до конца нашего путешествия и забрать его только на обратном пути, когда власти выдадут мне свидетельство, которое удостоверит, что мой повар остался в Мессине по причине, не зависевшей от моей воли, а проистекавшей исключительно от его собственной вины, и, таким образом, избавит меня от необходимости платить ему жалованье. Однако мне стало жаль бедного Каму. Капитан дал свое слово, и начальник полиции вручил мне взамен приказ об освобождении узника. Поручив капитану вызволить повара из тюрьмы и попросив его быть ровно в три часа напротив Марины, я вернулся в гостиницу.