Сперонара - [132]

Как бы то ни было, бедняга, как уже говорилось, казался весьма обеспокоенным и озирался по сторонам, бросая на окружающих взгляды, свидетельствовавшие о его душевном смятении. Более того, время от времени он, вопреки обыкновению смертников, старающихся как можно дольше избавлять себя от этого зрелища, поглядывал на виселицу, вероятно, прикидывая в уме, сколько времени ему осталось жить. Внезапно, когда осужденный оказался напротив помоста судьи и исповедник стал помогать ему слезть с осла, он громко вскрикнул и, поскольку руки у него были связаны, замотал головой, указывая на полковника, сидевшего возле судьи.

"Святой отец, — воскликнул он, обращаясь к монаху, — святой отец: вот тот синьор, который, если он пожелает, может меня спасти".

"Какой синьор?" — спросил удивленный монах.

"Тот, что сидит рядом с судьей, святой отец; тот, на котором красный мундир и эполеты полковника. Сам Бог посылает его мне, святой отец. О чудо, чудо!"

И все принялись повторять слово "чудо" вслед за осужденным, еще не понимая, о чем идет речь; тем не менее палач подошел к смертнику, собираясь приступить к своим обязанностям. Однако исповедник встал между палачом и смертником.

"Подождите, — сказал он, — ради Бога, подождите! Судья, — продолжал монах, — осужденный говорит, что он узнал сидящего рядом с тобой свидетеля, который может спасти ему жизнь, удостоверив его невиновность. Судья, я заклинаю тебя выслушать этого свидетеля".

"Кто этот свидетель?" — спросил судья, вставая на помосте.

"Полковник Санта Кроче! Полковник Санта Кроче!" — закричал смертник.

"Я? — удивленно спросил полковник, в свою очередь вставая. — Я, друг мой? Вы, наверное, ошиблись, и, хотя вам известно мое имя, я вас не знаю".

"Так вы его не знаете?" — спросил судья.

"Никоим образом", — ответил полковник, посмотрев на осужденного еще внимательнее, чем в первый раз.

"Я так и думал, — сказал судья, покачав головой, — это одна из обычных уловок таких мерзавцев".

Он снова сел и подал знак палачу, чтобы тот продолжал свою работу.

"Полковник, — вскричал смертник, — полковник, вы же не дадите мне умереть вот так, когда одно лишь ваше слово может меня спасти! Полковник, позвольте только задать вам один вопрос".

"Да! Да! — подхватила толпа. — Правильно, дайте осужденному слово, дайте ему слово!"

"Господин судья, — сказал полковник, — я полагаю, что из гуманных соображений мы должны пойти навстречу этому несчастному. К тому же, если он хочет нас обмануть, мы без труда это поймем, и в таком случае он отсрочит свою казнь всего лишь на несколько минут".

"Я ни в чем не могу отказать вашему превосходительству, — ответил судья, — но, ей-Богу, не стоит, поверьте, полковник, доставлять ему это удовольствие".

"Я прошу вас об этом, сударь, для очистки моей собственной совести", — произнес полковник.

"Я уже сказал вашему превосходительству, что весь к вашим услугам", — ответил судья.

После этого он поднялся и приказал:

"Стражники, приведите осужденного".

Осужденного привели. Он был бледен как смерть и дрожал всем телом.

"Ну, мошенник, — сказал судья, — его превосходительство смотрит на тебя; говори же".

"Помнит ли ваше превосходительство, — спросил осужденный, — что восемнадцатого мая нынешнего года вы высадились в Палермо, прибыв из Неаполя?"

"Я не смог бы указать этот день так же точно, как это сделали вы, друг мой, но я и вправду прибыл на Сицилию примерно в это время".

"Помнит ли ваше превосходительство носильщика, который подвез на тележке ваши чемоданы к дверям гостиницы "Четыре Угла", где вы поселились?"

"В самом деле, я поселился в гостинице "Четыре Угла", — подтвердил полковник, — но, признаться, я совершенно не помню лица человека, который меня туда провожал".

"И все же, ваше превосходительство, вы не могли забыть, что, когда мы проходили мимо дверей слесаря, один из его подмастерьев, выходивший с железным прутом на плече, ударил меня по голове и нанес мне эту рану. Поглядите".

И, нагнув голову, осужденный в самом деле показал едва зарубцевавшийся шрам, оставшийся у него на лбу.

"Да, вы правы, вы совершенно правы, — сказал полковник, — и я помню этот случай так, как будто он только что произошел".

"И вот тому доказательство, — с радостью продолжал осужденный, к которому начала возвращаться надежда, — вот тому доказательство: будучи щедрым синьором, вы дали мне тогда не шесть карлино, как я просил у вас, а две унции".

"Все это чистая правда, — подтвердил полковник, повернувшись к судье, — но сейчас мы узнаем это еще более точно. У меня с собой записная книжка, куда я ежедневно заношу то, что делаю; таким образом, мне будет легко проверить, не назвал ли этот человек ложную дату".

"Посмотрите, посмотрите, полковник, — сказал осужденный, — теперь я уверен, что правда за мной".

Полковник открыл записную книжку; дойдя до указанной даты, он прочел во всеуслышание:

"Сегодня, 18 мая, я прибыл в Палермо в одиннадцать часов утра. — Нанял в порту какого-то беднягу, который получил рану, пока вез мои чемоданы. — Поселился в гостинице "Четыре Угла"".

"Вот видите?! Вот видите?!" — вскричал осужденный.

"По правде сказать, господин судья, — сказал полковник, повернувшись к метру Бартоломео, — если преступление, в котором обвиняют этого бедного человека, и в самом деле было совершено восемнадцатого мая, то я должен поклясться честью, что восемнадцатого мая он был в Палермо, где, как свидетельствует моя записная книжка, его ранили, когда он оказывал мне услуги. Итак, поскольку этот человек не мог находиться в Палермо и Ченторби одновременно, он, безусловно, невиновен".