Современное искусство - [43]

Шрифт
Интервал

Сэм резко сворачивает с дороги на узкую не мощеную тропу. Ветровое стекло скребут ветки, из-под колес вылетают клубы пыли. Сэм хохочет во все горло, молотит кулаком по приборной доске.

— Придержите шляпы, — орет он, когда грузовичок, потряхиваясь на трех колесах, ухается вниз по склону, врезается в купу деревьев и чуть спустя останавливается.

— Лады, господа хорошие, на выход. Здесь цивилизация кончается, здесь правит зверье.

Сэм с Полом выпрыгивают, предоставив Лиззи выбираться своими силами. К тому времени, когда она осторожно выползает из грузовика, спотыкается о куст, падает, встает на ноги, они уже на опушке.

— Видите этот куст? Это дикая люцерна. Я сказал миссис Мэдден, что индейцы пользуют ею от артрита. Вы что-нибудь о люцерне знаете?

— Ровно ничего не знаю про растения.

— И зря. Могли бы сами готовить краски, как старые художники.

— Не исключено, что когда-нибудь я и приду к этому.

— Будь я художником, я бы все делал сам, начинал с нуля. Замешивал бы краски на яичных белках.

Запыхавшись, Лиззи наконец нагоняет их. Чем дальше она углубляется в лес, тем там холоднее и сумрачнее. Ей, пожалуй, лес не нравится. Но вскоре начинает светлеть, перед ними открывается залитая солнцем полянка, она пестрит синими, красными цветами, едва они вступают на нее, как в воздух взлетает стайка белых бабочек.

— Ну вот. Вот оно, то самое особое место, — объявляет Сэм. — А вот и дерево. — Он указывает на гигантский старый клен, высоко вознесшийся над обступившими его низкорослыми деревцами, по другую сторону прогалины. — Можно улечься под этим кленом — так он, наверное, тут лежал, травку покурить, на небо посмотреть. Ну же, Лиз. Садитесь сюда, на мох, тут мягче всего.

— Я боюсь, она проснется, а меня нет.

— Так Нина же там. Что, Нина не сумеет ее обиходить? Вдобавок мне не с руки туда приехать, пока она спит. Хочу показать ей рисунки кресла, каким я его вижу.

— Какого кресла? — любопытствует Пол, и Сэм описывает трон из лиственницы и вишневого дерева, который он сконструировал, чтобы Белла могла подниматься и спускаться по лестнице на второй этаж.

— Я тут подбирал для него тросы. И узнал: есть такие облегченные пластики, что прочнее металла.

Пол поддакивает: мол, просто удивительно, какие композитные соединения нынче производят. А Лиззи думает: до чего ж мужчинам интересно друг с другом и до чего ж скучные у них разговоры, но тут Сэм вскакивает:

— Хотите забраться на этого великана?

— Да я уже лет тридцать не лазил по деревьям.

— Ну и что. А он бы полез. И долез бы до самого верху. Вот что им было невдомек, не понимали они его. А он удержу не знал. И не стал бы просиживать штаны и разговоры об искусстве разговаривать.

— Идет. Уговорили.

— Лады. — Сэм поворачивается к Лиззи: она было собралась остановить Пола. — Будьте спокойны, я за ним послежу.

И слово свое держит. Лиззи провожает их глазами и видит, как Сэм, прежде чем дать Полу знак лезть выше, раскачивается на ветке, проверяет, достаточно ли она крепкая. Тем временем Пол — вне себя от восторга — ухает, гикает.

— Здорово, — кричит он ей. — До чего ж здесь здорово!

И вот он на вершине, балансирует на верхней ветке, его силуэт вырисовывается на фоне неба, он задирает голову, его борода, волосы блестят на солнце. И Лиззи знает: она запомнит его навсегда таким.

— Спасибо, — когда они уже идут к грузовику, Пол не без торжественности благодарит Сэма. Пожимает его плечо. — Если б не вы, мне б никогда не залезть на дерево Мэддена, спасибо.

— Да ладно, — говорит Сэм и подмигивает Лиззи, а ведь до этого она чуть было не прониклась к нему симпатией. Но сейчас она с тяжелым сердцем смотрит на Пола: ей хочется его предостеречь.

Позже, уже дома — Пол в это время разговаривает с Беллой — Сэм на кухне заходит ей за спину.

— Нравится мне ваш художник, парень что надо. Зря только он так серьезно к себе относится. А вы по нему сохнете, верно? Оно и видно. — И выкладывает на стол квадратик в фольге. — Я обещал ему эту штуку, но он сейчас с миссис Мэдден, так что передам через вас, договорились? Ну же, берите — и вперед! Побалуйтесь всласть, — хохочет-заливается он.

20

— Как ты, Софи?

— Как видишь.

— Не предложишь мне сесть?

Софи лишь пожимает плечами.

— Софи, я должна сесть, мне трудно ходить.

— За чем дело стало — садись, я тебе не мешаю.

На огибающей дом террасе нет ни свободного стула, ни служителя. Зато неподалеку уныло таращится на поле для гольфа краснолицая толстуха с белесыми волосами, она состоит при иссохшей старушке в таком же тренировочном, как у Софи, костюме (только сегодня на Софи зеленый, а на старушке — розовый), та нашаривает на подносе инвалидного кресла стакан с ядовитого цвета жидкостью. Лучше умереть, думает Белла, чем кончить так. Надо изыскать способ умереть вовремя.

— Вы не могли бы мне помочь, это займет у вас всего минуту? — просит она толстуху, та тупо смотрит на нее.

— Мне необходимо сесть, — говорит Белла, уже сердясь. — Вы не могли бы принести мне стул?

Толстуха передергивает плечами, встает и, колыхаясь на высоких каблуках, уходит в дом. Чуть спустя возвращается с обшарпанным пластиковым стулом, ставит его, треснув им об пол, довольно далеко от Софи, так что им пришлось бы перекрикиваться.


Рекомендуем почитать
Если бы мы знали

Две неразлучные подруги Ханна и Эмори знают, что их дома разделяют всего тридцать шесть шагов. Семнадцать лет они все делали вместе: устраивали чаепития для плюшевых игрушек, смотрели на звезды, обсуждали музыку, книжки, мальчишек. Но они не знали, что незадолго до окончания школы их дружбе наступит конец и с этого момента все в жизни пойдет наперекосяк. А тут еще отец Ханны потратил все деньги, отложенные на учебу в университете, и теперь она пропустит целый год. И Эмори ждут нелегкие времена, ведь ей предстоит переехать в другой город и расстаться с парнем.


Узники Птичьей башни

«Узники Птичьей башни» - роман о той Японии, куда простому туристу не попасть. Один день из жизни большой японской корпорации глазами иностранки. Кира живёт и работает в Японии. Каждое утро она едет в Синдзюку, деловой район Токио, где высятся скалы из стекла и бетона. Кира признаётся, через что ей довелось пройти в Птичьей башне, развенчивает миф за мифом и делится ошеломляющими открытиями. Примет ли героиня чужие правила игры или останется верной себе? Книга содержит нецензурную брань.


Наша легенда

А что, если начать с принятия всех возможностей, которые предлагаются? Ведь то место, где ты сейчас, оказалось единственным из всех для получения опыта, чтобы успеть его испытать, как некий знак. А что, если этим знаком окажется эта книга, мой дорогой друг? Возможно, ей суждено стать открытием, позволяющим вспомнить себя таким, каким хотел стать на самом деле. Но помни, мой читатель, она не руководит твоими поступками и убеждённостью, книга просто предлагает свой дар — свободу познания и выбора…


Твоя улыбка

О книге: Грег пытается бороться со своими недостатками, но каждый раз отчаивается и понимает, что он не сможет изменить свою жизнь, что не сможет избавиться от всех проблем, которые внезапно опускаются на его плечи; но как только он встречает Адели, он понимает, что жить — это не так уж и сложно, но прошлое всегда остается с человеком…


Подлива. Судьба офицера

В жизни каждого человека встречаются люди, которые навсегда оставляют отпечаток в его памяти своими поступками, и о них хочется написать. Одни становятся друзьями, другие просто знакомыми. А если ты еще половину жизни отдал Флоту, то тебе она будет близка и понятна. Эта книга о таких людях и о забавных случаях, произошедших с ними. Да и сам автор расскажет о своих приключениях. Вся книга основана на реальных событиях. Имена и фамилии действующих героев изменены.


Мыс Плака

За что вы любите лето? Не спешите, подумайте! Если уже промелькнуло несколько картинок, значит, пора вам познакомиться с данной книгой. Это история одного лета, в которой есть жизнь, есть выбор, соленый воздух, вино и море. Боль отношений, превратившихся в искреннюю неподдельную любовь. Честность людей, не стесняющихся правды собственной жизни. И алкоголь, придающий легкости каждому дню. Хотите знать, как прощаются с летом те, кто безумно влюблен в него?


Третья мировая Баси Соломоновны

В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.


Эсав

Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».


Русский роман

Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).


Свежо предание

Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.