Сотвори себя - [85]

— Юра, я о тебе маме рассказала. Она сначала испугалась, говорит: «Перекрестись, доченька, что ты задумала». А я в плач и отрубила ей: «За городского хлыста не пойду замуж…»

— Там бензин из бака не вытечет? Почему ты так не по-хозяйски бросила мотоцикл?

— Не беспокойся… Так вот я о маме… Она очень нервничала, даже всплакнула. А ночью, уже в постели, она отцу шепнула обо мне на ухо. И я слышала через дверь, как он чертыхался: «Вот возьму утром ремень и выпорю девчонку так, что не присядет». Я ей, дескать, дам замужество. А мама все уламывала его и добилась своего — согласился отец. Утром — ой, умора! — он начал со мной «дипломатический разговор». Окультурим, говорит, лишь бы был порядочный человек.

В душу Прокуде будто кипятком плеснули: значит, «окультурим…».

— Мне нужно, прежде всего нужно расквитаться с твоей бабушкой, — попытался он погасить ее жаркие слова напускным безразличием.

Девушка рассмеялась:

— Не расквитаться, а рас-счи-тать-ся. Грамотей мой милый. Что ты о деньгах печешься?

— Нет, все-таки рас-кви-тать-ся… За зло — нужно платить злом…

— И опять не точно выразился… За добро — платить добром…

— И врагу не пожелаю такого добра…

— Юра, что ты ерунду порешь? Я ничегошеньки не… Наверное, считаешь, что я, покупая на бабушкины деньги тебе одежду, принизила тебя?

— Да нет, за то, что выручила, спасибо. Деньги верну, у меня они есть. Я совсем о другом…

— Тогда о чем же? Намеки какие-то…

— Так отец, говоришь, хочет меня окультурить? — сразу перевел Прокуда разговор.

Стелла настороженно заглянула ему в глаза:

— А, вот где собака зарыта!.. Ты, наверное, обиделся, что я такое брякнула? Не гневайся, Юрочка, как все было, так я тебе и рассказываю. Не кривлю душой.

— Я наверняка знаю, что это твоя выдумка. — Он улыбнулся и слегка щелкнул пальцем ее по носу.

— Я лепечу-лепечу, а ты с высоты своих лет смотришь на меня как на глупышку. Да?

— Нет, ты чересчур умна. Посягать на такого, как я, надо смелость иметь… Ты, Стеллочка, как тот рак: сам небольшой, а клешней захватывает коряжину в три раза больше себя и тащит ее. Ну, это шутка. Ты — моя спасительница. Но жениться нам… Ты ведь ребенок рядом со мной.

Стелла порывисто прижала душистую ладошку к его губам:

— Если ты не замолчишь, я сейчас же умру…

И в этот миг раздался голос:

— Снова красный мотылек прилетел?

— А, Соломка… Здравствуй. Присоединяйся к нашей компании.

— Я мотылек? — Стелла раздраженно вскочила на ноги.

— А то кто же, — Соломка подбоченилась и презрительно посмотрела на девушку.

— Прошу не оскорблять меня…

— Не вешайся Юрию на шею! У него бед по горло, а тут еще ты прыгаешь перед глазами. Садись на свой драндулет и убирайся отсюда. Смотри, повадилась, как курица в чужой огород…

— Соломка, зачем ты так?.. Я не позволю обижать Стеллу! — оборвал он Соломку.

— Смотри, Прокуда, тебе виднее, к кому голову приклонить! — в ее груди бурлила ревность.

— Успокойся, Соломка. Успокойся. Прошу тебя…

— Я не уйду, пока она не уберется восвояси…

— Мне крайне нужно съездить к Стеллиной бабушке, — снисходительно повел плечами Юрий, — так что…

— Вижу, тебя уже мотылек приворожил…

Стелла метнулась к мотоциклу, щелкнула ключом, ногой ударила по стартеру, и мотор в один миг зарокотал, вышвыривая из белого никелированного патрубка упругие кольца дыма. Легкий ветерок сдувал их прямо на Соломку.

— Не подкуривай… Юра мой!

— Еще увидим — чей, крикунья несчастная! — пробился голос Стеллы сквозь треск удалявшегося мотоцикла.

А Прокуде стало тоскливо и неприятно от напористости Соломки. Он был уверен, что она своей женской головой одно прикидывает, одним живет — как бы приручить его к себе. Она может даже упросить всех сельских баб в конце концов пощадить его, запрячь в работу. Нет, не к этому он стремился. Ему недостаточно получить от них работу. Он хочет в их глазах стать человеком, чтобы ни в помыслах, ни в крови потомков Вдовьей Криницы не отдалось эхом, что Прокуда трус.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Уже в третий раз пожаловал Прокуда к деду Вавилону за советом.

— Узнали бы вы Веронику? Скажите, ну, скажите же! — Юрий пододвинул скрипучую табуретку ближе к лежанке, на которой кряхтел старик.

Вавилон перевернулся с боку на бок и тихо вымолвил:

— Не верится, чтобы то была Вероника. Их, вот таких, как рыжих мышей, повылавливали. А некоторые поудирали за границу… А впрочем, послушай, откуда я знаю эту мерзавку.

…Махновский пулемет отсек передние ноги коню… Вавилона вырвало из седла и швырнуло в колючий кустарник. Конь дважды кувыркнулся через голову, сгоряча вскочил на короткие окровавленные обрубки, бешено ткнулся ими в землю. Потом вздыбился на задние ноги, жалобно заржал, показывая всему миру красные культи… В одно мгновенье пули прошили его насквозь. Жеребец свалился, преграждая путь врагам, летевшим на Вавилона. Тяжело навалились на него. Каждому хотелось почесать кулак о его ребра.

Полуживого, крепко связанного веревкой — трудно и языком шевельнуть, — целую ночь куда-то везли его. Где-то уже на рассвете бросили в темный чулан.

Вскоре появилась молоденькая барышня.

— Развяжите, непременно развяжите! — будто сквозь глухую стену донесся до Вавилона знакомый девичий голос.