Сотвори себя - [67]

— Пре… Пре-кра-тите! — истерично завизжала Стелла и бросилась на женщин с кулаками.

Вдовы оторопело замерли с поднятыми руками…

Как игрушку, Прокуда подхватил мотоцикл и молча потащился рытвинами вдоль запруды, туда, где виднелась сухая полоска земли. Вслед за ним бросилась и Стелла.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Раньше был позор бегства…

Он полагал, что очистился от ржавой скверны. Жил все эти долгие мученические годы не для себя — для людей. Работал за десятерых. Но разве всем об этом расскажешь? Собственно, никто и не спрашивает, где скитался, слонялся. А превозносить себя, бахвалиться — не в его характере. Надеялся: теперь его вина немного забылась, стерлась, сгладилась. Но — нет.

Это позор возвращения.

Жестоко унизили, оскорбили… Хоть бы не при девушке.

— Связалась со мной и не рада уже? — забрызганный грязью, Юрий катил мотоцикл впереди себя до самой Орели.

— Напрасно вы так, Юрий… Хоть бы и гром разразился над головой, я вас одного не оставила бы.

— Орель… Река моего детства и юности. Знаешь, прозрачнее ее я нигде не встречал. С обрыва видно, как на трехметровой глубине огромные щуки плавают. Погоди, а где ж мы находимся? Да ведь это ж Чайкин Брод! Вон там, видишь, и сейчас торчит на круче сухая верба. Мы с нее ныряли. Яму, смотрю, занесло песком. Половодье затянуло. А этого холма совсем не было. Давай здесь и расположимся, приведем себя в порядок.

— О, да у меня же в багажнике есть мыло!

— Обойдемся.

Прокуда надергал травы, скрутил тугую мочалку и принялся отчищать от грязи мотоцикл.

Стелла с куском мыла в руке пошла к берегу, присела на корточки, стала мыть свои туфли, продолжая разговор с Прокудой.

— Смотрю на вас, Юрий, и сожаление меня охватывает. Все-таки вы… упрощенный какой-то. В замес подсыпали стекла, и вы догадываетесь, кто это сделал, и терпите издевательство… Разве это умно?

— Значит, раз не мщу — упрощенный… Интересно, а кому же мстить? Полубезумной Арине? Или тем трем женщинам, мужья которых расстреляны?.. Я смалодушничал и не смог спасти их тогда… Тебе, дорогая, мудрено разобраться в моей жизни. Молода еще.

— А вам бы, Юрий, быть философом.

Прокуда в который уже раз то вырастал, то падал в глазах девушки. В нем явно была скрыта душевная сила, привораживающая, притягивающая ее.

Прокуда спрятался в зеленом лозняке, разделся, комкал-стирал брюки, майку, трусы. Выжал. Разбросал их по веткам — пусть хоть немножко ветерок прохватит. Бросился в воду. Освеженный, натянул неприятно влажную одежду и босиком, хромая, пошел к мотоциклу. Повязки сам не трогал.

— Садитесь, Юра, поближе ко мне, я сменю вам повязку… Будете знать, как пробиваться из бабьего окружения, — весело шутила она, чтобы хоть как-то поднять его настроение…

Потом осмотрела его придирчиво:

— А теперь поехали!

…Обогнули клин леса, а за ним распростерлась ровная степь. Вдалеке, как спичечные коробки, замаячили хатки. Полчаса — и очутились на бабушкином дворе, поросшем густым спорышем. Девушка нашла у стены, под черепком, сплюснутый гвоздь, поковыряла им в замочной скважине и отперла дверь.

Вошли в горницу. Пол посыпан травой, которая уже завяла и опьяняюще пахла. Высокие подушки горой лежали на кровати, покрытые белыми кружевами. В хате по-домашнему уютно.

На Прокуду повеяло далеким детством, перед глазами встала покойная мать.

— Я сейчас приготовлю поесть, а вы отдохните. Постелить вам постель?

— Признаться, давно не видывал такой роскоши…

— Будьте как дома. Часа два поспите, а я сварю обед.

Стелла разостлала две хрустящие простыни, положила в изголовье мягкую подушку. Прокуда пошел к колодцу напиться воды. Вернулся, а девушки в хате уже не было. Выглянул в боковое окно: она сидела на пороге сарайчика и чистила картофель.

Подумал: «Как сладкий сон… Необыкновенная девушка. Никогда не виделись, никогда не встречались, пришла и стала своей… Что она во мне нашла? Я ей в отцы гожусь… А она: не такой, как другие…»

Прилег на кровать. Раскинул руки. Голова провалилась в мягкую подушку. Сверху накрылся второй накрахмаленной до хруста простыней: большего счастья ему и не нужно было сейчас в жизни.

Не заметил Прокуда, как погрузился в глубокий сон. Его куда-то несло, качало на волнах… Если бы над его ухом палили из пушек, он все равно продолжал бы беззаботно спать.

Стелла на цыпочках заходила в комнату, тихо подкрадывалась к нему. Раз, и второй, и третий. Встревожилась: может, он умер? Прислушалась, дышит ли. Долго стояла, рассматривала Юрия. Она где-то слыхала: если ты хочешь прочитать душу человека — всмотрись в его сонное лицо. В нем нет лукавства, его не омрачают дневные хлопоты. Во сне душа открыта как на ладони.

Стелла смотрела на лицо Прокуды, но не видела ничего такого, что бы ей хотелось увидеть. Крутой, изрезанный морщинами лоб, тонкий продолговатый нос, борода почти до пояса. Виски завихрены сединой. Щеки бледные. И ничто не могло скрыть спокойной мужской силы.

В голове заплясали странные мысли: если бы ей сегодня утром кто-нибудь сказал, что у нее приключится подобное происшествие с этим великаном, разгневалась бы. Чуж-чуженин, никогда в жизни не встречала, а тут посмотрела ему в глаза и привязалась с первого взгляда. Бесстыжая! Дуреха несчастная! Разве можно стремглав бросаться на шею незнакомцу? Хорошо, а как нужно? Где те законы, по которым девушка должна жить, смеяться, выбирать себе возлюбленного? Каждый поступает так, как считает нужным. Одни знакомятся в поездах, другие на пароходах, третьи в поле, а четвертые в самолете, а то и просто на проспекте. Вот ее родные отец и мать… Тоже когда-то не знали друг друга, встретились и живут хорошо. В чем же ее вина?..