Сотвори себя - [36]

Даруга одеревенел от злобы. Его охватила ярость, способная бросить человека в огонь и в воду… Мельком взглянул на тетку Кригу, выпрыгнул из развалин окопа и с поднятыми кулаками ринулся навстречу танку, который неотвратимо двигался прямо на дорогой ему вербовый памятник над колодцем…

Пусть не подорвет стальную махину, пусть безрассуден его поступок, но он все-таки сможет хоть на минуту остановить вражескую машину… Он, Левко Даруга, хоть на минуту «затормозит» этот разбег оккупантов…

Черный крест приковал взгляд Левка. Крест будто падал на него, подминал под себя, а юноша стоял с высоко поднятыми кулаками. Мысль работала четко: «Надо прямо под гусеницы бросаться… Не верю я, что тот, кто сидит в стальной утробе, сможет раздавить меня, живое существо, такого же человека, как и он сам… Остановится, непременно остановится…»

Крепко закрыл глаза и уже не ощущал под собой земли, не слышал рева мотора, готовился к исполнению намерения: задержать, любой ценой задержать обнаглевшего фашиста, чтобы наши солдаты собрались с силами и выбили из Крутояровки врагов.

— О-о-о! Россия идет с кулаками на арийскую броню! — послышалась рядом насмешливая немецкая речь.

Даруга открыл глаза: прямо перед ним стоял огромный танк, а из его нутра высунулся, как зеленая ящерица, молодой белокурый немчик. Его холеное лицо было озарено ослепительной улыбкой.

Левка возмутил захватчик до глубины души. Значит, не застрелил, не растерзал гусеницами, не смешал с землей, а просто проявил мнимое милосердие — хочет поиздеваться…

Напрягая мозг, Даруга отыскал в памяти самые язвительные слова (ведь учил немецкий язык в школе), чтобы ударить высокомерного благодетеля прямо в сердце…

— Ауфштее, ферфлюхтес швайне… Я тебе голову размозжу!

— О, майн гот, майн гот! Ты разговариваль на мой ясык? Ми отшень любим таво, кто знает великий немецкой ясык…

— Вайтер, вайтер, бевеггойх, швайне! Я с тобой поговорю в кулачном бою!

Немчик явно измывался над бессилием юноши. Выкарабкался на башню, выпрямился во весь рост, распростер руки, словно силился обнять всю округу:

— Где-то сдесь был неметской кольония. Мой дед хозяйничал сдесь! Теперь эта семля моя. Алес фюр криг, алес фюр зиг! — фашист хохотал, тыкая пальцем в Левка.

— Ду ист злодей! — Даруга швырнул эти слова глубокого презрения прямо в лицо врагу.

— Хайль Гитлер! — выбросил вперед правую руку выкормыш рейха. — Цурюк, раус… Льос, льос, мой раб! Я, Эрих Тульпе, мыслящий офицер Германии, не хочу твоей крови. Ты сейчас тельонок… Мы воспиталь тебя — будешь любить нас, своих высволителей… Комунисм — смерть, Гитлер — жизнь! Ауфвидерзеен! — фашист нырнул в стальную утробу.

Снова заревел мотор, танк изо всех сил рванулся назад, затем резко свернул в сторону и прогремел мимо Левка, обдав его гарью, пылью и… пренебрежением…

Даруга невольно бросился за громыхающим чудовищем, но тут же замер: перед ним лежала верба, поваленная, разломанная, вдавленная в землю фашистскими гусеницами… А он, сын, — проклятье! — не смог защитить ее…

Левко в отчаянии повалился на обломки памятника.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Эрих Тульпе знал простую истину: судьба-злодейка порой бывает изменчива. Но ему крупно повезло в жизни. К чему стремился, того и достиг: он — комендант Крутояровки.

Дед незадолго перед своей кончиной наставлял его: «Украина с древних времен славится плодоносным черноземом. Русская революция отняла у меня эту землю. Эрих, дорогой мой внук, я дарю тебе ее… Ты — законный наследник моего неоценимого достояния, смело становись под знамена Гитлера. Шагай на Восток!»

Поселился молодой чванливый комендант в школе. Все десять комнат, бывшие классы, предоставлены ему, убраны, выдраены, ни пылинки, ни соринки: постарался староста села Свичкарь, бывший кулак. По его повелению все парты разломаны на сухие дровишки и аккуратно сложены в сарае.

Такое усердие Свичкаря очень понравилось Эриху Тульпе: пусть все знают, он пожаловал сюда не на один день, а на всю жизнь.

Староста заискивал перед комендантом. Высокий, долговязый, как гусь, с маленькой головкой, он все время кланялся, глотая слюну, а кадык бегал туда-сюда, как на шарнирах. Настороженно сверкали глаза.

— Господин комендант, это прямехонькая тропинка к речушке нашей. Ох, простите великодушно за оговорку: не к нашей, а к вашей речке Орели… Я собственноручно дорожку посыпал золотым песочком… К слову, моя Варвара, то есть жена, одобрила, так сказать, инициативу… Располагайтесь, как вам удобнее… Я — гостеприимный человек.

— Гут, гут! Карашо… — заговорил Тульпе, а думал совсем о другом: «У этих дикарей в крови заложено прислуживать, угождать, ползать на животе перед сильным…»

Тульпе не пожелал иметь при себе переводчика. Придерживался мнения мудрого деда: «Властелин должен в совершенстве знать язык своих рабов, дабы крепче держать их в повиновении».

Дотошно изучал обстановку, присматривался к полицаям, придирчивым взглядом ощупывал каждого из них — от самого старшего до мелкоты. Он должен знать, кто его окружает, с кем будет стоять на страже нового порядка, на кого можно положиться, кто был бы его надежной опорой. Но прежде всего нужен верноподданный телохранитель, беспрекословный исполнитель всех повелений. Впрочем, среди здешнего сброда не так легко его найти.