Сотвори себя - [31]

Лида громко захлопала в ладоши.

— Правильно! Мамочка, какая же ты умница…

— Долго колебались: молодой, нет опыта в работе. Я заверила райкомовцев, что малость подучу Даругу. А там пойдет в институт. Павел Свиридович, его тоже вызывали, твердо пообещал: «Мы из Даруги сделаем настоящего председателя. Он станет примером для других». И, знаешь, поверили нам. Вскоре обсудим вопрос на общем колхозном собрании и благословим.

— А я слыхала: Левка прочат на директора школы…

— Галина Петровна распускает слухи? Ничего не выйдет. Пусть сама правит. Энергии хоть отбавляй.

— Ну, а с Левком говорили? Что он?

— Крихта вызывал его в сельсовет на доверительное собеседование.

— И Даруга согласился?

— Говорит — ни за какие деньги! Дескать, я еще зеленый, надо учиться… Но Крихта строго предупредил Даругу: «Не хочешь — заставим, не умеешь — научим. Сейчас трудно с кадрами. А ты парень перспективный. Не отнекивайся, а берись за доброе дело, коль тебе его, скажи спасибо, люди поручают».

— Перспективный. — задумчиво зашевелила губами Лида и подошла ближе к плошке-мигалке. — Мама, ты упорно не желаешь заметить моей обновки. Я хочу похвастаться платьем, — крутанулась на пятке.

— Где уж, вся васильками разукрашена. Не замуж ли опять собираешься?

— Да, прихорошилась для Левка…

— Выдумщица…

— Честное слово!

— Не накликай беды — она тебя сама найдет. Не смей и думать об этом! Что люди скажут…

— Мама, у меня скорее ноги отсохнут, чем я зайду к Даруге, — почти поклялась Лида.

И не удержалась…

Возвращаясь домой мимо двора Мотрушихи, воровато оглянулась вокруг, сгорбилась, чтобы никто не узнал ее, и юркнула во двор. Приникла к окну. И суматошно забегали ее глаза: взглянуть бы на Левка. Но неудача: мороз разрисовал причудливые узоры…

Лида вмиг сообразила, прильнула жаркими губами к холодному стеклу и начала дышать на него. Бельмоватая накипь постепенно таяла, и округлился глазок, величиной с пятак. Изнутри слезились потеки-кривульки, и наконец увидела его, Левка… Лицо изнуренное. Ввалившиеся глаза. Продолговатая стриженая голова. Щуплые плечи и непомерно длинные руки. Даруга сидел на лежанке, свесив ноги. Худой, одни кости. Куда девалась та упругая, стройная юношеская фигура? Нет роскошных курчавых волос, любила их пятерней расчесывать.

Лида зажмурилась и на какое-то мгновение отключилась от всего мира. Но превозмогла себя, сбросила оцепенение и снова взглянула в оттаявший пятачок. И, о боже, глаза в глаза встретилась с Левком. Опершись руками на подоконник, он пристально всматривался в того, кто был за окном. И сразу же узнал синие неповторимые глаза, ведь таких ни у кого не встречал.

— Ли-да-а-а! — И в чем стоял — расхристанный, в одной рубахе, шерстяных носках — выскочил на заснеженный двор. Но, увы, под окнами никого уже не было. Бросился за ворота, напрямик, через глубокие заносы, чтобы перехватить, догнать ее… Показалось ему — Лида… Да, он не ошибся!

Еле догнал. Схватил за плечи, потом за руки, а она одичало вырвалась и помчалась вон, как от злодея…

— Лидок! Это я, Левко. Остановись!.. На одну минутку! — бежал рядом.

— Не прикасайся ко мне… Не прикасайся! Я мерзкая! Я изменила… Негодница!

Лида не помнила, куда пропал Левко, не сознавала, как ворвалась в свою хату.

— Гриша, за мной гнался Даруга… Спаси меня, прошу тебя… Спаси! — Закрыв ладонями лицо, она безумно металась по комнате.

— Успокойся. Успокойся, родная. — Григорий торопливо стянул с ее ног сапожки, снял верхнюю одежду.

— Даруга в окна заглядывает. Посмотри! Посмотри, Гриша… Занавесь плотно окна. Чего ему надо от меня?

— Галлюцинации… Какой там Левко? — Взял жену на руки, прямо в платье отнес на кровать, бережно уложил, прикрыл сверху одеялом, как ребенка. — Нервы… Заболела ты, Лидусенька…

— Убей меня, Гриша… Убей меня! Я люблю Левка и без него жить не могу, — приглушенно бормотала она. Долго повторяла, как молитву, одни и те же слова, пока не выбилась из сил, пока не уснула.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Жгура, понурив голову, сидел на толстоногом табурете — своем высоком семейном троне. На нем всегда чувствовал себя надежно, уверенно. А в эту проклятую ночь взбалмошная Лидка все пошатнула…

Не спалось. Нервничал. Надел внакидку ворсисто-теплую шинель, напялил на взлохмаченную голову изношенную шапку и вышел на улицу.

Долго стоял в темноте, как загнанный волк. Голова раскалывалась от боли, чумела, будто от угара. Его мысли были об одном и том же: «Белокурая ведьма идет напролом… С кем посоветоваться, кому излить душу?»

Безразличный взгляд блуждал по желтеньким пятнышкам-огонькам, еле заметно сочившимся из окон землянок, разбросанных в долине. Там где-то и материнская лампадка сонно мигает перед святыми образами… Придирчиво ощупывал взором ночную даль и не мог найти, отличить среди многих светлячков заветный лучик… Неудержимо потянуло к матери, под ее крыло… И двинулся с места.

Евгения Жгуриха, а по прозвищу Шапочница, жила тоже, как и большинство крутояровцев, в землянке. Старая женщина зарабатывала себе на прожитье двумя, сказать бы, промыслами: читала псалтырь над усопшими и шила шапки.

От природы гундосая, она бормотала что-то невнятное. Звали ее больше для приличия. Усердно, терпеливо стоит, шевелит губами, крестится всю ночь, не присядет даже передохнуть. От перенапряжения у нее часто болели ноги. Но основным своим ремеслом считала шапки. Шила их исключительно для мужчин. По ее убеждению, баба в шапке — это оборотень.