Сотвори себя - [30]

— Жгура, а ты знаешь, что я тебя на днях брошу?

— Скатертью дорога!

— Так ты еще и наглеешь на глазах, саморуб?

Григория будто ошпарило всего. Но не подал виду.

— Не лягайся, шутница! — Притворно играя голосом, он старался спрятать за этими словами свое зло.

Вошла в хату Харитя, маленькая, худощавая, с острым носиком, похожая на птичку, она дрожала от мороза, дышала на пальцы: сильно зашлись руки.

— Лида говорит, что я вас превратил в прислугу…

— Да разве мне тяжело помочь? Хуже, когда ни кола ни двора, как у нас. Вы деловой человек, Гриша. Где ни станете, куда ни повернетесь — катятся вам в карман червонцы.

— Слышишь, Лидуся, умную речь?

Но Лида молча отвернулась от Григория, старательно, с какой-то лихорадочной торопливостью сметывала платье, как будто в этом было ее единственное спасение от всех бед.

— И сегодня должны подвезти шлакоблоки. Пойду встречать машину.

Жгура раздраженно натянул на голову шапку. Минуту постоял на пороге, напряженно-внимательно смотря на жену. Хотелось шепнуть ей ласково-нежные слова, чтобы погасить вспышку гнева, да побоялся разворошить осиное гнездо… Так и ушел ни с чем. Думал-размышлял: «Неужели, каналья, проглотит? Пусть уж эта догрызает, а Шуре надоть заткнуть рот, срочно выслать заявление на развод. Попал, как говорят артиллеристы, под перекрестный огонь… Все равно выпутаюсь! Вот только уладить бы дело с председательством…»

Лида целый день не разгибала спину. Сметывала, порола, потом опять сметывала и опять порола… Только бы оно удалось.

— Харитя, пожалуйста, посмотрите на меня со стороны!

Оделась в свою обнову и вспыхнула невиданным васильковым цветом. Синь еще гуще разлилась в ее глазах. Харитя от восторга замерла на миг.

— Если бы я была парнем, по уши влюбилась бы в тебя. Ну просто красавица!

— Прошу судить придирчиво.

— Нигде ни складочки, ни морщинки. Как влитое. Подогнала, модистка. Здорово!

На следующий день, в воскресенье, под вечер, Лида принарядилась в новое платье.

— Схожу на час-полтора к маме. Голова трещит от боли, — говорила она сама себе, ни к кому не обращаясь.

— Возьми дочурку. Пусть погостит у бабушки, — Григорий зорко, исподтишка наблюдал за женой, обо всем догадываясь… Рехнулась, рвется к Даруге…

— Брать ребенка на лютый мороз?

— Может, меня прихватишь с собой? Зять соскучился по теще…

— Перебьешься!

Жгура взял на руки свою трехлетнюю любимицу, подошел к Лиде:

— Оленятко, проси маму, чтобы она не оставляла, не бросала нас…

Жена обожгла ледяным взглядом Григория.

— Доченька, я скоро вернусь, принесу тебе от бабушки гостинец…

Вырвалась Лида из душной хаты, широко вдохнула сухой, морозный воздух и легко побежала с косогора вниз, в долину, залитую густой краской заката. Вдали на деревьях копошилось суетливое воронье. Оно то взлетало тучей в небо, то снова облепляло ветки: видимо, умащивалось на ночлег. На белом фоне снегов выделялся тот черный шевелящийся клубок, наполняя сердце Лиды мрачным предчувствием.

Улица, которую в спешке не тронули поджигатели, начиналась старенькой, кособокой, полуободранной хатенкой покойной Мотроны Мотрушихи, у которой жил-рос Левко-приемыш.

Лида остановилась перед калиткой. Ветхое жилище утонуло в сугробах. Прорублены проходы к колодцу, к сарайчику, к воротам. Давно здесь не была она. Окольной дорогой обходила хату Даруги, опасаясь встретиться с ним. Стыд выедал глаза…

Стояла неподвижно. К горлу подкатил жгучий комок, давили слезы… Невольно плакала. Белые прозрачные горошинки замерзали на щеках… Не могла сдвинуться с места. Неподвластная человеческой воле сила удерживала ее. В голове путались мысли: «Что же ты, безумная, скажешь Левку? Нюни распустишь: смилуйся над непутевой…»

Стыд и позор стеганули по сердцу… И Лида, опасливо оглядываясь, стала убегать прочь. Молила бога, хотя бы никто не заприметил. Скажут люди: радехонька, что дурнехонька… Мчалась туда, где виднелась мазанка матери. Ворвалась во двор с тыльной стороны и прислонилась к глухой стене. Присев на корточки, обхватила обеими руками голову и замерла…

Лишь поздним вечером робко постучалась к матери.

— Что с тобой, дочка? — Марьяна не узнала Лиду.

— Окоченела…

— Снимай пальто. Лежанка горячая. Погреешься. Я вчера тоже чуть не замерзла, пока добралась домой из райцентра.

— Что это тебе вздумалось, мама, в такую холодину путешествовать? Я видела — воробьи на лету леденеют…

— Вызывали в райком. Предлагают возглавить колхоз в Крутояровке.

— Ма-а-ама! Это же не бабье дело. Какой из тебя руководитель? Ты букашку боишься задавить на тропке. А тут нужен крепкий мужской кулак…

— Я отказалась. Ты права. Нам, женщинам, детей нянчить. Гайку же закручивать должен сообразительный мужчина. Настаивали, уговаривали, а я — наотрез.

— А кто же будет? Пришлют?

— Нет, Лида, крутояровцам не навяжешь чужака. Народ у нас очень уж самостоятельный. До войны, помню, двоих претендентов привозили, расхваливали вовсю, а люди молчат на собрании. Ни одна рука не проголосовала «за». И «сватья» повезли «женихов» назад. Односельчанина выдвинули, утвердили.

— Изберите моего Григория, — надтреснутым голосом засмеялась Лида.

— Нет, дудки! Я порекомендовала знаешь кого? Даругу! Парень он смышленый, образованный, серьезный.