Сотвори себя - [29]

Григорий напыжился. Вот уж этот фронтовик, судит вкривь и вкось… Против ничего ему не скажи, не возражай, ходи по струнке, будь прозрачный, как стеклышко. Погоди, мирная жизнь укротит тебя… Вдовий тыл куда сложнее, чем фронт, тут не приказ, а подход к человеку.

На веранде протяжно заскрипела дверь. Обшаркав метлой снег с валенок, в горницу ввалилось пять женщин. За ними вкатилось белое облако морозного воздуха.

В телогрейках, подпоясанные брезентовыми ремешками, в самодельных валенках-выстрочках, закутанные в грубошерстные самотканые платки, бабы вдруг окружили Григория и начали его бранить:

— По каким таким законам?.. Любимчикам припер шлаку на хаты, а нам? — Тощая, с обожженным на морозе лицом, с глубоко запавшими глазами, Оксана Калачиха бросилась в атаку. — Мой с первого дня войны на фронте… Пропал без вести… Осиротил двоих детей…

— Ты, Жгура, нас за людей не считаешь… Сам себе дом на фундаменте отгрохал, а вдов обходишь стороной, — часто мигая красными от напряжения глазами, кричала Вера Пшеняная.

— Кто это позволил тебе самовольно распоряжаться стройматериалом? Куда смотрит председатель сельсовета? Снюхались? — мужским басом рокотала Фроська Преображенская. У нее никогда не было мужа, но, как она считала, непременно был бы, если бы не проклятая война… Фроська и себя причисляла к солдаткам и законно требовала к себе внимания и уважения.

— Замолчите, сороки! — властно прозвучал голос Кураины Артемовны, бездетной вдовы. У нее на устах никто никогда не видел улыбки. Ни одна жилка на нем не дрогнет, не отзовется на радостный звук или песню. Глаза — тихая холодная заводь, куда, казалось, не проникал ни один солнечный лучик. Но зато душа у Кураины голубиная, нежная.

— Настрекотались? — расхохотался Григорий и ткнул увечной рукой в сторону Павла. — Обращайтесь к хозяину села. Он всем руководит. А я здесь пришей хвост кобыле…

Побагровело лицо Крихты. Усы заходили ходуном. «Вот как вывернул, Жгура! Ах ты ж кознитворец! Ах ты жучок-добрячок! Это ты сейчас хватаешь меня за грудки, а что будет, если поручусь перед людьми, выдвину тебя председателем? Поддабриваешь людей, подлизываешься к ним… Еге-ге! Нечего сказать, здорово выставляешь меня перед вдовами на посмешище, а себя кичливо выгораживаешь. Посмотрим, куда тебя заведет твоя хитрость».

Павел Свиридович прикинулся, что не понял криводушия Жгуры:

— Подле чьих дворов разгрузили шлак или сложили шлакоблоки — это еще ни о чем не говорит. Уверяю вас, что в первую очередь построим хаты вам, наши дорогие солдатки. Григорий, скажу я вам, проявил здесь самостоятельную инициативу. Ни правление колхоза, ни сельсовет не поручали ему заниматься этим делом. Он человек энергичный, деловой. Вот и привез немного стройматериала.

— Не катите бочку, а лучше поблагодарите меня, вдовушки, — засмеялся Жгура.

— Слышите, сороки, я же вам говорила: не горячитесь, не суйтесь наперед батьки в пекло. — Кураина Артемовна низко поклонилась хозяину хаты, председателю сельсовета и двинулась к выходу.

— Девчата, не горюйте, каждой из вас соорудим светлицу-горницу, — вдогонку подбодрил их Григорий.

Когда бабы, угомонившись, вышли на улицу, Крихта словно между прочим бросил Григорию:

— Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Пообещал помочь — вертись мельницей…

— Да, в тяжелый воз впрягся я. Ничего не скажешь. Но если надо, так надо, — сказал Жгура многозначительно, имея в виду что-то свое, глубоко затаенное.

Но Крихта продолжал вести свою линию:

— Люди отблагодарят тебя, Гриша. Раскручивай дело на полную катушку! Скажу тебе откровенно: я умел воевать, а вот хозяйничать… разучился.

— А я не нюхал пороха, зато глаз у меня наметанный. Гляну на любое дело со стороны, и уже в голове крутится десять вариантов, как к нему подойти, какую выгоду извлечь. Словом, Павел Свиридович, такой помощник, ну, к примеру, как вот я, вам очень бы пригодился. Хочешь, председатель, я за один год вытащу односельчан из землянок? Только слушай меня, Жгуру. Не пожалеешь!

Крихта долго-долго кашлял, как старый дед. Затем перевел разговор совсем на другое:

— Кирилловна, вы не опоздаете на уроки?

— У меня сегодня «окно», — ответила хозяйка.

Харитя захлопотала по хозяйству, а затем понесла свиньям пойло.

Страсти поутихли. Сидеть в доме сложа руки вроде было ни к чему, и мужчины направились каждый по своим делам.

Лида примостилась у сундука и стала колдовать над фасоном платья, каждый миллиметр уточняла, измеряла, рассчитывала. Славное выйдет. Немного ткани оставила про запас. С детства помнила нравоучения матери: «Семь раз отмерь, а один раз отрежь». Так она всегда и делала. Была сообразительной портнихой, никогда не ошибалась. А вот в судьбе своей промахнулась: отхватила, не отмерив ни единого раза…

Взяла миниатюрные ножницы, больших не нашла, и принялась кроить. И в этот момент зашел Григорий.

— Принес тебе большие ножницы. Наточил у плотника, — угодливо протянул жене.

— Ты бы Харите помог… Превратил ее в прислугу…

— Ничего с ней не случится. Кстати, могла бы и ты подсобить, а то обленилась, барыня… — с нажимом выговаривал он каждое слово.

Лида, подбоченясь, прижмурила свои ярко-синие глаза и сказала в отместку: