Сотворение мира - [51]

Шрифт
Интервал

Волосами седыми!
…Довольно пожили.
Я не Бог ваш Христос,
я не Царь ваш, не Князь.
Я, как эта старуха, сам лягу в могиле.
Не прошу Воскресенья. Хочу так истлеть —
Как они, во гробах, ледяным постояльцем…
Но не дашь, ты не дашь мне вот так умереть —
Я не сделал счастливыми горьких страдальцев.
Я девчонке-детдомовке не был отцом.
Я землистого зэка не спас от побоев.
Я с иконы глядел гладкокожим лицом
На лицо инвалида, от взрыва — рябое.
Мне — младенцев суют! Мне — все свечи горят!
…Не суют. Не горят. Проклинают. Хохочут.
Разрывают на тряпки мой грозный наряд —
Плащаницы туринской январские ночи.
Не могу вас спасти! Жизнь отпита на треть.
Никому не помог.
От бессилия — вою.
Но не дай, ты не дай мне вот так умереть —
С махаоньим созвездием над головою, —
А пусти меня в смрадную темень избы,
Где над кошкою плачет столетняя бабка!
И укрою я плечи костистой судьбы
Шалью кроличьей — ведь перед вечностью
зябко.
ПОЦЕЛУЙ ИУДЫ
Снег власы разметал.
Поближе подойди.
Давно тебя я ждал —
С рукою, на груди
Зажавшей тот мешок,
Где серебришко — бряк!
Ну — с пятки на носок —
Поближе, ближе шаг.
Ты смерть мою купил
По гривне? По рублю?
А я тебя — любил.
А я тебя — люблю.
Всем суждены кресты.
Полно гвоздей, досок.
Ох, исказнишься ты
За тот тугой мешок.
Ну, ближе! Поцелуй
Твой жабий, ледяной…
Задрыга, смерд, холуй.
Мальчишка мой больной.
ТЕРНОВЫЙ ВЕНЕЦ
Всего исполосуйте
ременными снегами,
По всей земле гоните
петлями и кругами —
Мне боль — златая риза!
Мне стон — епитрахиль!
…Потом соврут, как сказку,
горячей крови быль.
Вот плетка просвистела.
И молнией — рубец.
Ха, ты, дурное тело!.
Ты, бытия венец!
Мою живую душу
я плеткам не отдам.
Пущу ее по суше,
по морю, по звездам.
Свистят снега и плачут.
В толпе — мальчиший крик.
В моей крови горячей
по щиколку — старик.
И рыжие собаки
грызутся на снегу.
И пот, со щек текущий,
слизнуть я не могу!
Ох, рыжие собаки,
огня вы языки:
Слизнули вы не кровушку —
мазут моей тоски!
И снова мир люблю я,
где огненны хвосты
Собачьей, человечьей — и Божьей маяты!
Играйте и визжите —
щенки еще, небось!..
А сверху крик: «Нещадней,
да плеточек подбрось!..»
И трубы заводские
застонут во хмелю…
Сильней, сильней, родные.
Лишь крепче вас люблю
А это что там тащат?..
Пихают в темя, в лоб, —
И каплет бузиною
со лба — в седой сугроб…
И все вдруг на колени!
Гогочут: «Царь, а Царь!
Кажи свое всесилье —
в секунду нас изжарь!..»
А рыжие собаки
сплелись уже в клубок!
А лица, зубы, очи —
как на снегу — лубок:
Косят клыки косые,
расхристана коса,
Белки сияют бешено,
пылают телеса!
Ох, люди, звери-люди.
Я — ваш избитый пес.
Вам — голову на блюде
уже ведь кто-то нес?!
Сугроб испятнан алым.
Сирены бабий вой.
«Айда, братва, на смену…
А этот — вишь, живой!..»
Мне жить начать бы снова.
А я еще живой.
Горит венец терновый
над жалкой головой.
И на снегу подталом —
два яростных огня!
Ну, рыжие собаки.
Живите за меня…
ОТРЕЧЕНИЕ ПЕТРА
В ночи — языки костра
И площадь под скатертью снега
Безрадостно до утра
Безвыходно без ночлега
И руки торчат над огнем
То граблями
то корнями
Проходит огненным сном
Что было и будет с нами
Старик близ огня сидит
С ладони ест скудную пищу
Скула барбарисом горит
От близкой пасти кострища
К нему весь вокзальный сброд
Все шавки
и все бродяги
Весь нежный родной народ
С мосластым ликом трудяги
«Ты слышь Его ученик»
Провыл колонист обритый
Над хлебом дрогнул старик
Глаза широко раскрыты
Цыганка — на локте пацан —
Вонзилась из ножен ночи
В огонь: «Ты тоже был там
Молчишь Отвечать не хочешь»
«Да што Я узнал его
Он старый пес он хитрюга
Он думал — следы замело
Отменно старалась вьюга»
«Ты че скрываешься гад»
«Молчание — знак согласья»
«Небось сам до смерти рад
Что друг — погиб в одночасье»
Сухие губы Петра
Раскрылись
огонь их лижет
И бьют по щекам ветра
И горе все ближе
ближе
«Как мог я Тебя предать
Но я Тебя предал Боже»
И нету слез
чтоб рыдать
И нету бича
для кожи
Эх ты несчастный старик
Ты слез попроси у Бога
И твой изморщенный лик
Глядит темно и убого
Лишь катятся по лицу
Соленые светлые стрелы
Собой прожингая тьму
Одежду
сердце
и тело
«Ты предал Его Ха-ха»
«Отрекся Вишь испугался»
«А кто учил — без греха
Молился кто и спасался»
«Старик на выпей Забудь
Отрекся с кем не бывает»
И флягой тыкают в грудь
И в щиколотки пинают
Он поднял очи горе
Он руки сцепил корнями
«Земля моя в серебре
Костра золотого пламя
Прости меня о Христос
За первое святотатство
Но нищим потоком слез
Не купишь
Твое богатство»
ПИЛАТ ВЫВОДИТ ИИСУСА НАРОДУ
…И выхрипнул во тьму голов:
— Народ! Реши, что делать с ним!..
Лилась смола колоколов
Во глотки — небесам живым.
Снег рты распяленные сек.
И каждый, чуя торжество:
Надсадно — криком — стуком ног:
— Распни его! Распни его!
Царапали колючки лоб.
А руки за спиной — одни,
Сироты. Завопил сугроб:
— Распни его! Распни, распни!
Он улыбнулся. Тишина.
Две красных нити — по щекам.
Вам эта, эта жизнь нужна:
Товар задешево отдам.
Народ валит из проходной
На площадь — вишь ты, божество,
Молчит!.. И вой идет войной:
— Распни его!.. Распни его!..
Бледнее молока, Пилат
Глядит в орущий близко рот…
Все ясно. Нет пути назад.
И завтра он — Его — распнет.
Но — шепот ветра:
— Ничего,
Не бойся, степь. Не бойся, лес.
Распни Его — лишь для того,
Чтобы из вьюги Он воскрес.
ВОСШЕСТВИЕ НА ГОЛГОФУ
Я падаю. Погодь. Постой… Дай дух переведу немного…

Еще от автора Елена Николаевна Крюкова
Коммуналка

Книга стихотворений.


Аргентинское танго

В танце можно станцевать жизнь.Особенно если танцовщица — пламенная испанка.У ног Марии Виторес весь мир. Иван Метелица, ее партнер, без ума от нее.Но у жизни, как и у славы, есть темная сторона.В блистательный танец Двоих, как вихрь, врывается Третий — наемный убийца, который покорил сердце современной Кармен.А за ними, ослепленными друг другом, стоит Тот, кто считает себя хозяином их судеб.Загадочная смерть Марии в последней в ее жизни сарабанде ярка, как брошенная на сцену ослепительно-красная роза.Кто узнает тайну красавицы испанки? О чем ее последний трагический танец сказал публике, людям — без слов? Язык танца непереводим, его магия непобедима…Слепяще-яркий, вызывающе-дерзкий текст, в котором сочетается несочетаемое — жесткий экшн и пронзительная лирика, народный испанский колорит и кадры современной, опасно-непредсказуемой Москвы, стремительная смена городов, столиц, аэропортов — и почти священный, на грани жизни и смерти, Эрос; но главное здесь — стихия народного испанского стиля фламенко, стихия страстного, как безоглядная любовь, ТАНЦА, основного символа знака книги — римейка бессмертного сюжета «Кармен».


Безумие

Где проходит грань между сумасшествием и гениальностью? Пациенты психиатрической больницы в одном из городов Советского Союза. Они имеют право на жизнь, любовь, свободу – или навек лишены его, потому, что они не такие, как все? А на дворе 1960-е годы. Еще у власти Никита Хрущев. И советская психиатрия каждый день встает перед сложностями, которым не может дать объяснения, лечения и оправдания.Роман Елены Крюковой о советской психбольнице – это крик души и тишина сердца, невыносимая боль и неубитая вера.


Красная луна

Ультраправое движение на планете — не только русский экстрим. Но в России оно может принять непредсказуемые формы.Перед нами жесткая и ярко-жестокая фантасмагория, где бритые парни-скинхеды и богатые олигархи, новые мафиози и попы-расстриги, политические вожди и светские кокотки — персонажи огромной фрески, имя которой — ВРЕМЯ.Три брата, рожденные когда-то в советском концлагере, вырастают порознь: магнат Ефим, ультраправый Игорь (Ингвар Хайдер) и урод, «Гуинплен нашего времени» Чек.Суждена ли братьям встреча? Узнают ли они друг друга когда-нибудь?Суровый быт скинхедов в Подвале контрастирует с изысканным миром богачей, занимающихся сумасшедшим криминалом.


Врата смерти

Название романа Елены Крюковой совпадает с названием признанного шедевра знаменитого итальянского скульптора ХХ века Джакомо Манцу (1908–1991), которому и посвящен роман, — «Вратами смерти» для собора Св. Петра в Риме (10 сцен-рельефов для одной из дверей храма, через которые обычно выходили похоронные процессии). Роман «Врата смерти» также состоит из рассказов-рельефов, объединенных одной темой — темой ухода, смерти.


Русский Париж

Русские в Париже 1920–1930-х годов. Мачеха-чужбина. Поденные работы. Тоска по родине — может, уже никогда не придется ее увидеть. И — великая поэзия, бессмертная музыка. Истории любви, огненными печатями оттиснутые на летописном пергаменте века. Художники и политики. Генералы, ставшие таксистами. Княгини, ставшие модистками. А с востока тучей надвигается Вторая мировая война. Роман Елены Крюковой о русской эмиграции во Франции одновременно символичен и реалистичен. За вымышленными именами угадывается подлинность судеб.