Сотворение мира - [52]

Шрифт
Интервал

А он тяжелый, Крест святой, да непроторена дорога —
Увязли ноги, ветер в грудь чахоточную так и хлещет —
Так вот каков Голгофский путь! Какая тьма над нами блещет…
Мужик, дружище, дай курнуть… авось махра снесть боль поможет…
Так вот каков Голгофский путь — грохочет сердце, тлеет кожа…
Ну, раз-два-взяли!.. И вперед… Уж перекладина мне спину…
Изрезала… Вон мать идет. Мать, ты зачем рожала сына?..
Я не виню… Я не виню — ну, родила, так захотела,
Вовеки молится огню изломанное бабье тело…
А я, твою тянувший грудь, тащу на шее Крест тесовый…
Так вот каков Голгофский путь! — Мычат тяжелые коровы,
Бредут с кольцом в носу быки, горит в снегу лошажья упряжь,
Бегут мальчишки и щенки, и бабы обсуждают участь
Мою, — и воины идут, во шрамах и рубцах, калеки,
Красавицы, что в Страшный Суд сурьмою будут мазать веки, —
Цветнолоскутная толпа середь России оголтелой:
Глазеть — хоть отроду слепа! — как будут человечье тело
Пытать и мучить, и терзать, совать под ребра крючья, пики…
Не плачь, не плачь, седая мать, — их только раззадорят крики…
Солдат! Ты совесть потерял — пошто ты плетью погоняешь?..
Я Крест несу. Я так устал. А ты мне Солнце заслоняешь —
Вон, вон оно!.. И снег хрустит, поет под голою пятою!..
Под Солнцем — лебедем летит!.. Да, мир спасется Красотою:
Гляди, какая красота! На ветке в куржаке — ворона,
И снега горькая тщета, что жемчуг, катит с небосклона,
И в створках раковин полей стога — замерзлым перламутром,
И лица ясные людей — что яблоки! — холодным утром!..
О Солнце! Мой любимый свет! Тебя я больше не увижу.
Мать, ты сказала — смерти нет… А Лысая Гора все ближе…
Мать, ты сказала — смерти нет!.. Зачем же ты кулак кусаешь,
Хрипя в рыданьи, в снег браслет, волхвами даренный, бросаешь?!
Ну вот она, гора! Пришли… Кресты ворон кружат над нами.
Волос в серебряной пыли Марии Магдалины — пламя.
Пришли. Назад не повернуть. Я Крест мой наземь опускаю.
Так вот каков Голгофский путь: от края радости — до края…
Мать, ты сказала — смерти нет… Глянь мне в глаза. Да без обмана.
…Какой сочится тихий свет. О мать. Ты светом осиянна.
Прости меня. Ты знала все.
Теперь я тоже это знаю.
Скрипит телеги колесо.
Прости меня. Прости, родная.
РАСПЯТИЕ
Ноги вязнут в сугробе… Солдатик, Ему подсоби.
Чай, не хрустнет спина!.. Не подломишься — плечи что гири…
Вот и Сын мой пожил на земле, в этом пытошном мире.
Письмена на снегу — лапы ворона, стрелы судьбы.
Перекладина, видишь, — как давит Ему на плечо…
День-то, солнечный день! Ветер бьет меня, волосы крутит…
В золоченой парче по сугробам бредут Его судьи.
Мужичишка в лаптях дышит в спину мне так горячо.
Лошадь гривой мотает, — завязла по самые бабки
В этом клятом снегу! Потерпи, мой родной, потерпи, —
Вот она и гора… Ветер рвет наши флаги, как тряпки,
И кроваво несет по серебряной дикой степи.
Ты, пацанчик, не плачь… Дай прижму к животу головенку…
Не гляди туда, милый! Не сделают больно Ему!..
По корявым гвоздям заплясали два молота звонко.
Вместо белого снега я вижу дегтярную тьму.
О, брусника — ручьями — на снег!.. Земляника… морошка…
О, малина, рябина… ручьями течет… бузина…
К сапогу моему, будто нож исхудалая, кошка
Жмется палым листом… Застилает глаза пелена…
Поднимают… Ужель?! Осторожнее, братцы, потише!
Что же сделали вы?! Смерть — одна, а не три и не две!
И кричу благим матом, и больше себя я не слышу —
Только Крест деревянный в густой ледяной синеве.
Только Крест деревянный над нищей кондовой страною,
Только Крест деревянный — над мертвой избою моей,
Только тело Христа, бледно-желтое, будто свечное,
Только тело Христа над рыдающей кучкой людей!
Только ребра, как вобла, во вьюжном торчат одеяле…
Только ягоды сыплют и сыплют во вьюгу — ступни…
Да, мы сами Его во спасение мира распяли!
Мы — убийцы. Теперь мы навеки остались одни.
И когда во сапфире небес я увидела тело,
Где я каждую родинку знала, и шрам, и рубец, —
Прямо в волглый сугроб я подранком-лосихой осела,
И волос моих белых так вспыхнул под Солнцем венец!
И подножье Креста я, завыв, как дитя обхватила,
Как младенца, похожего на золотую хурму!
Жизнь моя, жизнь моя!
Ты такая великая сила,
Что тебя не отдам ни костру, ни кресту, — никому!
И летели снега на Сыновние ветви-запястья —
Снегирями да сойками, да воробьями с застрех…
И летели снега, заметая последнее счастье,
Что принес мой Ребенок для нас, одичалых, для всех.
И, как молния, слезы в морщинах моих засверкали,
Ветер вервие вил из распатланных старческих кос.
И, подняв бородатые лики, солдаты стояли,
Не скрывая мужицких, снега прожигающих слез.
И пацан золотушный забился зайчонком, юродом
Во подоле моем… Не гляди, мой сыночек, туда:
Это смертная казнь… А гляди вон туда: над народом
Во железном морозе — любви позабытой звезда.
СНЯТИЕ СО КРЕСТА
Милые… Вы осторожней Его…
Руки свисают…
Колет стопу из-под снега жнитво —
Я-то — босая…
Прядями ветер заклеил мне рот.
Послушник юный
Мертвую руку на плечи кладет
Рельсом чугунным…
Снежная крупка во щели Креста
Ватой набилась…
Что ж это я, чисто камень, тверда?!
Что ж не убилась?!..
Как Магдалина целует ступню,
Жжет волосами…
Тело скорей поднесите к огню,
Шубой, мехами,
Шалью укройте — замерз мой Сынок!
Холодно, Боже…
В наших полях и мертвец одиногк.

Еще от автора Елена Николаевна Крюкова
Коммуналка

Книга стихотворений.


Аргентинское танго

В танце можно станцевать жизнь.Особенно если танцовщица — пламенная испанка.У ног Марии Виторес весь мир. Иван Метелица, ее партнер, без ума от нее.Но у жизни, как и у славы, есть темная сторона.В блистательный танец Двоих, как вихрь, врывается Третий — наемный убийца, который покорил сердце современной Кармен.А за ними, ослепленными друг другом, стоит Тот, кто считает себя хозяином их судеб.Загадочная смерть Марии в последней в ее жизни сарабанде ярка, как брошенная на сцену ослепительно-красная роза.Кто узнает тайну красавицы испанки? О чем ее последний трагический танец сказал публике, людям — без слов? Язык танца непереводим, его магия непобедима…Слепяще-яркий, вызывающе-дерзкий текст, в котором сочетается несочетаемое — жесткий экшн и пронзительная лирика, народный испанский колорит и кадры современной, опасно-непредсказуемой Москвы, стремительная смена городов, столиц, аэропортов — и почти священный, на грани жизни и смерти, Эрос; но главное здесь — стихия народного испанского стиля фламенко, стихия страстного, как безоглядная любовь, ТАНЦА, основного символа знака книги — римейка бессмертного сюжета «Кармен».


Безумие

Где проходит грань между сумасшествием и гениальностью? Пациенты психиатрической больницы в одном из городов Советского Союза. Они имеют право на жизнь, любовь, свободу – или навек лишены его, потому, что они не такие, как все? А на дворе 1960-е годы. Еще у власти Никита Хрущев. И советская психиатрия каждый день встает перед сложностями, которым не может дать объяснения, лечения и оправдания.Роман Елены Крюковой о советской психбольнице – это крик души и тишина сердца, невыносимая боль и неубитая вера.


Красная луна

Ультраправое движение на планете — не только русский экстрим. Но в России оно может принять непредсказуемые формы.Перед нами жесткая и ярко-жестокая фантасмагория, где бритые парни-скинхеды и богатые олигархи, новые мафиози и попы-расстриги, политические вожди и светские кокотки — персонажи огромной фрески, имя которой — ВРЕМЯ.Три брата, рожденные когда-то в советском концлагере, вырастают порознь: магнат Ефим, ультраправый Игорь (Ингвар Хайдер) и урод, «Гуинплен нашего времени» Чек.Суждена ли братьям встреча? Узнают ли они друг друга когда-нибудь?Суровый быт скинхедов в Подвале контрастирует с изысканным миром богачей, занимающихся сумасшедшим криминалом.


Врата смерти

Название романа Елены Крюковой совпадает с названием признанного шедевра знаменитого итальянского скульптора ХХ века Джакомо Манцу (1908–1991), которому и посвящен роман, — «Вратами смерти» для собора Св. Петра в Риме (10 сцен-рельефов для одной из дверей храма, через которые обычно выходили похоронные процессии). Роман «Врата смерти» также состоит из рассказов-рельефов, объединенных одной темой — темой ухода, смерти.


Русский Париж

Русские в Париже 1920–1930-х годов. Мачеха-чужбина. Поденные работы. Тоска по родине — может, уже никогда не придется ее увидеть. И — великая поэзия, бессмертная музыка. Истории любви, огненными печатями оттиснутые на летописном пергаменте века. Художники и политики. Генералы, ставшие таксистами. Княгини, ставшие модистками. А с востока тучей надвигается Вторая мировая война. Роман Елены Крюковой о русской эмиграции во Франции одновременно символичен и реалистичен. За вымышленными именами угадывается подлинность судеб.