Сотворение мира - [53]

Шрифт
Интервал

Холод по коже.
Как кипятком, ветер потный мой лоб
Снегом окатит.
Тише!.. Кладите сюда, на сугроб,
Места тут хватит:
Я постелила рядно во полях,
Где недороды,
Где запоют, клокоча, во лучах
Вешние воды…
Вытянул тело-то… Спи, отдохни…
Вишь, как умают…
Пусть над костром, в матюгах солдатни,
В кости играют…
Что ты?!.. Пусти, узкоглазый чернец!..
Мне в рот не тыкай
Снег!.. Я живая… Еще не конец,
Слезы — по лику…
И неподвижно Спаситель глядит
В небо святое,
В небо, где коршуном Солнце летит
Над пустотою.
ОПЛАКИВАНИЕ ХРИСТА
Дай-ка я холстом Тебя укрою —
Все морозом мышцы сведены…
Дай повыть над милой головою —
Боже, все мы так обречены…
Сдерну плат с заморской блесткой ниткой —
Грудь Твою ожжет моя скула…
Все мои пожизненны пожитки:
Только смерть я в жизни нажила.
Стынет Волга выловленной рыбой…
Помню, помню зубы белые волхвов!..
Как нагнулся царь веселой глыбой,
Высыпал рубин из рукавов…
А потом в ночи они запели —
Господи, как пели-то они!..
И зажгли над сеном колыбели
Во стеклянных фонарях — огни…
Спал Ты, Сын, как белочка-летяга
В теплом, мохом выстланном дупле…
Кто же знал, что станешь ты бродяга
И задуешь ветром по земле?!..
Как — ладонь ко рту — ревмя ревела
Я тогда — в Рождественскую ночь!
Гладила в пеленках персик тела,
Билась головою: лучше б дочь…
Ведь уже тогда я это знала,
Было мне видение тогда —
Снеговое, злое одеяло,
Вбитая в ладонь Твою звезда.
А теперь жестоко, жадно плачу
Над Твоей родимой головой,
Что лежишь под шубою горячей
Ты такой красивый…
и живой…
ПОЛОЖЕНИЕ ВО ГРОБ
Затянули узлы. Подхватили на ткань.
Во тьму вознесли.
И могильщиков рваная, бедная брань
Во чреве земли.
Две старухи со свечками грозно стоят
Опричь голытьбы.
Их мышами и кашами пахнет наряд.
Глаза голубы.
Бросил лысый могильщик на спину ремни
И чинарик поднес
Ко губам… Сохрани же меня, сохрани
От безумия слез.
Я видала в сем мире премного смертей.
Я приемлю свою.
Но вот эта — Сыновья! — всех прочих лютей.
Я стою на краю
Чернозевной, распахнутой пасти сырой.
В лоб втыкаю щепоть.
Ты родной. Ты сынок. Никакой не герой.
Никакой не Господь.
Но могильщика крик!
И хватаю комок
Задубелой земли —
Ее ломом кололи повдоль моих ног,
Что за гробом прошли.
И бросаю комок тот железный туда,
В деревянную твердь.
И отныне. Навек. И всегда. Никогда —
Не прощу тебя, смерть.
АНГЕЛ И ЖЕНЫ МИРОНОСИЦЫ
…А мы пришли туда
С предивными дарами:
В китайском термосишке —
Горячее питье:
Чай с коньяком; и мандарин; и лап еловых пламя;
И яшма, чтобы в землю
Нам здесь зарыть ее.
А ветер мял, качал
Осанистые сосны!
Мы сели под сосну.
Мы пили крепкий чай.
Снег на картошку сыпал
Каленой крупной солью.
На дне сумы дорожной
Нашлась еще — свеча…
Мы сели близ могилы.
Мы свечку запалили.
Мы радовались жизни.
Благословляли боль.
Спи, Господи, Ты сладко!
Пируем на могиле.
Прости ты нам пирушку,
Еловая юдоль.
Сколь мало в жизни счастья!..
А счастье — блеск посуды,
Начищенной старухой
До Солнца, докрасна…
Сколь мало в жизни счастья!
А вот оно и чудо —
Когда в чаду подъезда —
С возлюбленным — одна…
Так выпьем же, подруга,
На свежей на могиле,
Хотя прошло не девять дней,
А три лишь, только три!..
Да очи цвета яшмы
Расширились, застыли…
И шепот на морозе
Звенит: «Смотри… смотри…»
И я туда взглянула,
Куда рука тянулась
Марии Магдалины…
И обомлела враз,
И нежностью — до чрева,
До пяток содрогнулась:
Стоял во вьюге Ангел,
Свеченье шло от глаз.
Подруга зарыдала.
И свечка загасилась.
И улыбнулся Ангел:
— Живой Он, мать. Живой. —
Негнущейся рукой
Я по-мужски перекрестилась —
Крестом таким широким,
Как сосна над головой!
Вскочили мы, пылая.
Рассыпались в сугробе
Картошка, вобла, свечка,
Рукавицы — на ветру…
И улыбался Ангел:
— Так — нет Его во гробе.
И щеки так горели —
Я тоже не умру.
И щеки так горели —
Как сливы и гранаты!
И слезы так стекали —
Алмазы-жемчуга!
И жизнь вокруг сверкала
Не грязной и проклятой —
Рекою ледоходной,
Грызущей берега!
И обнялись мы, бабы,
Над свежею могилой,
Над милою могилой,
Могилою пустой!
И нас земля родная
Качала и любила.
И не снега сияли,
А звезды
Под пятой.
НЕВЕРИЕ ФОМЫ
…Страна, держава гиблая —
Туманы все великие,
Вокзалы неизбывные,
Полны чудными ликами…
Да поезда товарные,
Взрывчаткой начиненные, —
Да нищие пожарные,
В огонь навек влюбленные…
Россия,
сумасшедшая!
Тебя ли петь устану я?
В грязи твоей прошедшая —
В какую святость кану я?!..
В откосы, где мальчишки жгут
Сухие листья палые,
В заводы, где, проклявши труд,
Мы слезы льем подталые?..
Полынь, емшан, седой ковыль,
Кедрач, органом плачущий, —
Да инвалидный тот костыль,
Афганский, рынком скачущий… —
Птичий базар очередей,
Котел кипящий города —
Да лица выпиты людей —
Идут, Предтечи Голода…
Пивной буфетчицы живот…
Костистые ломбардницы… —
А кто во флигеле живет? —
Да дочь наркома, пьяница…
Страна, держава гиблая!
Подвалов вонь несносная… —
Неужто — неизбывная?
Неужто — богоносная?
Неужто Ты еще придешь,
Христе наш Боже праведный,
Из проруби глоток глотнешь
Да из реки отравленной?
Гляди — не стало снегирей
И соловьиной удали, —
Гляди, Христе,
гляди скорей,
Пока мы все не умерли!..
Не верю я, что Ты придешь!
В Тебя — играли многие…
Ты просто на Него похож —
Глаза большие… строгие…
Округ главы твоей лучи —
Снега, небось, растопятся!..
А руки, словно две свечи,
Горят — сгореть торопятся…
Не верю!
Отойдите все.

Еще от автора Елена Николаевна Крюкова
Коммуналка

Книга стихотворений.


Аргентинское танго

В танце можно станцевать жизнь.Особенно если танцовщица — пламенная испанка.У ног Марии Виторес весь мир. Иван Метелица, ее партнер, без ума от нее.Но у жизни, как и у славы, есть темная сторона.В блистательный танец Двоих, как вихрь, врывается Третий — наемный убийца, который покорил сердце современной Кармен.А за ними, ослепленными друг другом, стоит Тот, кто считает себя хозяином их судеб.Загадочная смерть Марии в последней в ее жизни сарабанде ярка, как брошенная на сцену ослепительно-красная роза.Кто узнает тайну красавицы испанки? О чем ее последний трагический танец сказал публике, людям — без слов? Язык танца непереводим, его магия непобедима…Слепяще-яркий, вызывающе-дерзкий текст, в котором сочетается несочетаемое — жесткий экшн и пронзительная лирика, народный испанский колорит и кадры современной, опасно-непредсказуемой Москвы, стремительная смена городов, столиц, аэропортов — и почти священный, на грани жизни и смерти, Эрос; но главное здесь — стихия народного испанского стиля фламенко, стихия страстного, как безоглядная любовь, ТАНЦА, основного символа знака книги — римейка бессмертного сюжета «Кармен».


Безумие

Где проходит грань между сумасшествием и гениальностью? Пациенты психиатрической больницы в одном из городов Советского Союза. Они имеют право на жизнь, любовь, свободу – или навек лишены его, потому, что они не такие, как все? А на дворе 1960-е годы. Еще у власти Никита Хрущев. И советская психиатрия каждый день встает перед сложностями, которым не может дать объяснения, лечения и оправдания.Роман Елены Крюковой о советской психбольнице – это крик души и тишина сердца, невыносимая боль и неубитая вера.


Красная луна

Ультраправое движение на планете — не только русский экстрим. Но в России оно может принять непредсказуемые формы.Перед нами жесткая и ярко-жестокая фантасмагория, где бритые парни-скинхеды и богатые олигархи, новые мафиози и попы-расстриги, политические вожди и светские кокотки — персонажи огромной фрески, имя которой — ВРЕМЯ.Три брата, рожденные когда-то в советском концлагере, вырастают порознь: магнат Ефим, ультраправый Игорь (Ингвар Хайдер) и урод, «Гуинплен нашего времени» Чек.Суждена ли братьям встреча? Узнают ли они друг друга когда-нибудь?Суровый быт скинхедов в Подвале контрастирует с изысканным миром богачей, занимающихся сумасшедшим криминалом.


Врата смерти

Название романа Елены Крюковой совпадает с названием признанного шедевра знаменитого итальянского скульптора ХХ века Джакомо Манцу (1908–1991), которому и посвящен роман, — «Вратами смерти» для собора Св. Петра в Риме (10 сцен-рельефов для одной из дверей храма, через которые обычно выходили похоронные процессии). Роман «Врата смерти» также состоит из рассказов-рельефов, объединенных одной темой — темой ухода, смерти.


Русский Париж

Русские в Париже 1920–1930-х годов. Мачеха-чужбина. Поденные работы. Тоска по родине — может, уже никогда не придется ее увидеть. И — великая поэзия, бессмертная музыка. Истории любви, огненными печатями оттиснутые на летописном пергаменте века. Художники и политики. Генералы, ставшие таксистами. Княгини, ставшие модистками. А с востока тучей надвигается Вторая мировая война. Роман Елены Крюковой о русской эмиграции во Франции одновременно символичен и реалистичен. За вымышленными именами угадывается подлинность судеб.