Сотворение мира - [32]

Шрифт
Интервал

На рельсах, скрепленных звездой падучей,
Мужик — лоб во проволоке колючей…
И ноги льдяны!
И руки льдяны!
Не счесть рябин в хороводе пьяных!
А над затылком — доска пылает:
«ЗЕМЛЯ, ТВОЙ ЦАРЬ ТЕБЕ ВСЕ ПРОЩАЕТ…»
И я, Париж, у Креста стояла.
И я завертывала в одеяло
Легчайшее — кости да кожа — тело.
А пламя волос во пурге летело.
А ты… —
из мерзлот, где сутемь да слякоть,
Я так мечтала, сгорбясь, заплакать
Над жгучей жемчужиною Твоею,
Над перстнем — розовым скарабеем —
На сморщенной лапе старухи-Европы,
Над кружевом — в прорези грязной робы
Наемного века!
Над яркой бутылкой
Купола Сакре-Кер!
…над могилкой
Той маркитантки, кормившей с ложки
Солдат в императорской, злой окрошке —
О, где там парижский,
а где там русский, —
Лишь взор — от слез — по-татарски узкий…
И ветошь — к ране, и кружку — в зубы…
Париж! Неужели Тебе не люба —
Я: руки — в масле, я: скулы — в соли:
Чертополох — на Твоем подоле!
Пылинка, осколок полярной друзы —
Я здесь, прорвавшая века шлюзы
Размахом сердца, сверканьем тела…
Я так предстать пред Тобой хотела,
Как мать калеки — пред Чудотворной!
Мы, люди, — у Бога в горсти лишь зерна:
Во вьюге брошена, проросла я
Сюда, где Мария Стюарт — молодая,
Где мчится Шопен, в кулаке сжимая
Ключи от музыки, где немая
Шарманщица плачет перед Ван-Гогом,
А он ее угощает грогом
И в зимнюю шапку кладет монету!
И прочь — с холстами — по белу свету!
А Ты горишь за спиной кострищем,
Мой принц, Париж, что взыскуем нищим…
Я в Нотр-Дам залечу синицей.
Златым мазком мелькну в колеснице
Беззвучного Лувра: картиной — крикну!..
Зазябшей чайкой к воде приникну:
Лицо, и шея, и подбородок —
В Тебе, изумруд мой и зимородок,
Фонарь мой — во мраке родных острогов,
Оборвыш мой — у престола Бога:
Гаврош — с гранатой — под левой мышкой…
Париж. Я с Тобой. Не реви, мальчишка.
Шарманщик играет близ карусели.
А мы с Тобой еще не поели
Каштанов жареных…
ВОЛОДЯ ПИШЕТ ЭТЮД ТЮРЬМЫ КОНСЬЕРЖЕРИ
Сказочные башенки,
черные с золотом…
Коркою дынною — выгнулся мост…
Время над нами
занесено — молотом,
А щетина кисти твоей
полна казнящих звезд.
То ты морковной,
то ты брусничной,
То — веронезской лазури зачерпнешь…
Время застукало нас с поличным.
Туча — рубаха, а Сена — нож.
Высверк и выблеск!
Выпад, еще выпад.
Кисть — это шпага.
Где д, Артаньян?!.. —
Русский художник,
ты слепящим снегом выпал
На жаркую Францию,
в дым от Солнца пьян!
А Солнце — от красок бесстыдно опьянело.
Так пляшете, два пьянчужки, на мосту.
А я закрываю живым своим телом
Ту — запредельную — без цвета — пустоту.
Я слышу ее звон… —
а губы твои близко!
Я чую эту пропасть… —
гляди сюда, смотри! —
Париж к тебе ластится зеленоглазой киской,
А через Реку —
тюрьма Консьержери!
Рисуй ее, рисуй.
Сколь дрожало народу
В черепашьих стенах,
в паучьих сетях
Ржавых решеток —
сколь душ не знало броду
В огне приговоров,
в пожизненных слезах…
Рисуй ее, рисуй.
Королев здесь казнили.
Здесь тыкали пикою в бока королям.
Рисуй! Время гонит нас.
Спина твоя в мыле.
Настанет час — поклонимся
снежным полям.
Наступит день — под ветром,
визжащим пилою,
Падем на колени
пред Зимней Звездой…
Рисуй Консьержери. Все уходит в былое.
Рисуй, пока счастливый, пока молодой.
Пока мы вдвоем
летаем в Париже
Русскими чайками,
чьи в краске крыла,
Пока в кабачках
мы друг в друга дышим
Сладостью и солью
смеха и тепла,
Пока мы целуемся
ежеминутно,
Кормя французят любовью — задарма,
Пока нас не ждет на Родине беспутной
Копотная,
птичья,
чугунная тюрьма.
ЗОЛОТАЯ ЖАННА
Горький сполох тугого огня
Средь задымленного Парижа —
Золотая мышца коня,
Хвост сверкающий, медно-рыжий…
Жанна, милая! Холодно ль
Под вуалью дождей запрудных?
Под землей давно твой король
Спит чугунным сном непробудным.
Грудь твоя одета в броню:
Скорлупа тверда золотая…
Я овес твоему коню
Донесла в котоме с Валдая.
Героиня! Металл бровей!
Средь чужого века — огарок
Дервних, светлых, как соль, кровей!
Шпиль костра и зубчат, и жарок.
Пламя хлещет издалека —
Волчье-бешеное, крутое.
Крещена им на все века,
Ты сама назвалась — святою!
И с тех пор — все гудит костер!
Красный снег, крутяся, сгорает!
О, без счета твоих сестер
На твоей земле умирает!
За любовь. За правду. За хлеб,
Что собаки да свиньи съели.
И Спаситель от лез ослеп,
Слыша стон в огневой купели —
Бабий плач, вой надрывный, крик
Хриплогорлый — ножом по тучам:
Золотой искровянен лик,
Бьется тело в путах падучей!
Вот страданье женское! От
Резко рвущейся пуповины —
До костра, чей тяжелый плот
Прямо к небу чалит с повинной!
Стойте, ангелы, не дыша!
Все молчите вы, серафимы!
Золотая моя душа
Отлетает к моим любимым.
И костер горит. И народ
Обтекает живое пламя.
Жанна, милая! Мой черед
На вязанку вставать ногами.
Ничего не страшусь в миру.
Дети — рожены. Отцелован
Мой последний мужик.
…На юру,
Занесенном снежной половой,
На широком, седом ветру,
От морозной вечности пьяном,
Ввысь кричу: о, я не умру,
Я с тобой, золотая Жанна!
С нами радость
и с нами Бог.
С нами — женская наша сила.
И Париж дымится у ног —
От Крещения до могилы.
МОСТ НЕФ. ЭТЮД
Той зеленой воде с серебристым подбоем
Не плескаться уже никогда
Возле ног, отягченных походом и боем,
Где сошлись со звездою звезда.
По-французски, качаясь, курлыкают птицы
На болотистом масле волны…
Вам Россия — как фляга, из коей напиться
Лишь глотком — в дымных копях войны.

Еще от автора Елена Николаевна Крюкова
Коммуналка

Книга стихотворений.


Аргентинское танго

В танце можно станцевать жизнь.Особенно если танцовщица — пламенная испанка.У ног Марии Виторес весь мир. Иван Метелица, ее партнер, без ума от нее.Но у жизни, как и у славы, есть темная сторона.В блистательный танец Двоих, как вихрь, врывается Третий — наемный убийца, который покорил сердце современной Кармен.А за ними, ослепленными друг другом, стоит Тот, кто считает себя хозяином их судеб.Загадочная смерть Марии в последней в ее жизни сарабанде ярка, как брошенная на сцену ослепительно-красная роза.Кто узнает тайну красавицы испанки? О чем ее последний трагический танец сказал публике, людям — без слов? Язык танца непереводим, его магия непобедима…Слепяще-яркий, вызывающе-дерзкий текст, в котором сочетается несочетаемое — жесткий экшн и пронзительная лирика, народный испанский колорит и кадры современной, опасно-непредсказуемой Москвы, стремительная смена городов, столиц, аэропортов — и почти священный, на грани жизни и смерти, Эрос; но главное здесь — стихия народного испанского стиля фламенко, стихия страстного, как безоглядная любовь, ТАНЦА, основного символа знака книги — римейка бессмертного сюжета «Кармен».


Красная луна

Ультраправое движение на планете — не только русский экстрим. Но в России оно может принять непредсказуемые формы.Перед нами жесткая и ярко-жестокая фантасмагория, где бритые парни-скинхеды и богатые олигархи, новые мафиози и попы-расстриги, политические вожди и светские кокотки — персонажи огромной фрески, имя которой — ВРЕМЯ.Три брата, рожденные когда-то в советском концлагере, вырастают порознь: магнат Ефим, ультраправый Игорь (Ингвар Хайдер) и урод, «Гуинплен нашего времени» Чек.Суждена ли братьям встреча? Узнают ли они друг друга когда-нибудь?Суровый быт скинхедов в Подвале контрастирует с изысканным миром богачей, занимающихся сумасшедшим криминалом.


Врата смерти

Название романа Елены Крюковой совпадает с названием признанного шедевра знаменитого итальянского скульптора ХХ века Джакомо Манцу (1908–1991), которому и посвящен роман, — «Вратами смерти» для собора Св. Петра в Риме (10 сцен-рельефов для одной из дверей храма, через которые обычно выходили похоронные процессии). Роман «Врата смерти» также состоит из рассказов-рельефов, объединенных одной темой — темой ухода, смерти.


Русский Париж

Русские в Париже 1920–1930-х годов. Мачеха-чужбина. Поденные работы. Тоска по родине — может, уже никогда не придется ее увидеть. И — великая поэзия, бессмертная музыка. Истории любви, огненными печатями оттиснутые на летописном пергаменте века. Художники и политики. Генералы, ставшие таксистами. Княгини, ставшие модистками. А с востока тучей надвигается Вторая мировая война. Роман Елены Крюковой о русской эмиграции во Франции одновременно символичен и реалистичен. За вымышленными именами угадывается подлинность судеб.


Безумие

Где проходит грань между сумасшествием и гениальностью? Пациенты психиатрической больницы в одном из городов Советского Союза. Они имеют право на жизнь, любовь, свободу – или навек лишены его, потому, что они не такие, как все? А на дворе 1960-е годы. Еще у власти Никита Хрущев. И советская психиатрия каждый день встает перед сложностями, которым не может дать объяснения, лечения и оправдания.Роман Елены Крюковой о советской психбольнице – это крик души и тишина сердца, невыносимая боль и неубитая вера.