Сотворение мира - [30]

Шрифт
Интервал

Краплаком
ожог залечу.
Юродивый и высоченный,
Не улицей затхлой промчу —
Холстом на мольберте Вселенной,
Похожий на Божью свечу!
В кармане тулупа — бутылка…
Затычку зубами сдеру —
И, пламя зачуя затылком —
Взахлеб — из горла — на ветру —
Все праздники, слезы и пьянки,
Жар тел в оснеженье мехов,
Все вопли метельной шарманки,
Все лязги горячих цехов,
Кумашные русла и реки
Плакатов, под коими жил,
Где юные наши калеки
У дедовых черных могил, —
Все льды, где прошел ледоколом,
Пески, что сжигали ступню!.. —
Всю жизнь, где на холоде — голым
Стоял, предаваясь Огню.
ЕЛЬ. НОВЫЙ ГОД. ЛЮДИ ВОКРУГ СТОЛА
…Из тьмы табачной и пустой
Горели ветки кровью алой.
Стояла ель с лицом святой
И, плача, на костре сгорала.
Над мисками горя, свеча
Объедки, рюмки освещала
И из-за потного плеча —
Снега, сугробы одеяла…
Шел Новый Год. Уже прошел.
Пылали медные шандалы.
Мороз был крепок и тяжел —
Стального, синего накала.
Все выпили. Устали есть.
И тьма дрожала и горела.
И свечи приносили весть
О том, что будет в мире белом.
Вот ты глядишь во тьму, отец…
Открой бутылку «Кюрдамира»!..
Лишь на театре — тот конец
Безумного, седого Лира…
И зуб серебряный блестит,
И любишь ты тепло и баню,
Ну, а за водочку простит
Господь… (молитву — лишь губами…)
За то простит, что в морду дал
Тупому, с масленой душою,
Который все икру едал
И мыслью запивал чужою…
И благо бы твою ругнул
Картину!.. Критика — могила,
Искусство — жизнь!.. Но — саданул
Как поддых: «Рафаэль — мазила!..»
И гул поднялся из земли.
Обида — ярым блеском бреда.
И ты пошел, как корабли,
Да нет — как жесткая торпеда!
Потом вас разнимали… Ты,
Пришед домой, лишь руки вымыл
И в честь Великой Красоты
Рябиновки — по новой выпил…
И плакала, старея, мать:
«Ведь срок дадут за эту стычку!..
О, как нам жить и выживать!..»
И подносила к газу спичку…
Вот, мама, ты глядишь на свет
Свечи, что треплет язычишко
В дыму, где ужин да обед,
Где все — нехватка либо лишку…
Вязанье да больничный дух
Пенициллина — от халата,
От бус, сожженных содой рук, —
Дух смертной, кварцевой палаты…
Страданье, кровь, — и плачь не плачь
На кухне под гитару мужа,
Вот утро, и — в больницу, врач!
И щеки трет наждачно стужа,
И ест глаза тот золотой,
Тот рыжий купол… Здесь от века
Был храм горящий и святой…
А нынче — хлад библиотеки…
Вперед!.. Вспоить и накормить…
Испечь пирог — вот вся молитва…
И вылечить. И полюбить.
И выругать — острее бритвы…
И, как бодряцки ни держись,
Лицом в ладони пасть однажды:
Какая маленькая жизнь —
И вот ни голода… ни жажды…
И снова в запахе воды,
Что тащат в ведрах санитарки,
Почуять запах той Беды,
Где — формалин… и где огарки
Свечей — что маленький детей
Глаза!.. А зеркала — закрыли…
О мать… О если бы смертей
Избегнуть!.. Если б — эти крылья…
А то нам — руки да тела,
Лбы да согбенные лопатки…
Но Божья Матерь тоже шла
Ступнями — вдаль — и без оглядки…
Вот ты, подруженька семьи,
Актриса с голосом волчиным,
Прокуренным, — не соловьи,
А хрипы да смешки мужчины!
Ты, толстая, как бы копна,
Усмешкой жгущая кривою, —
Ты за столом плыла одна
Такою царской головою!
И все стихи, которым — бой! —
Которым имя было — пламя! —
Дрожали потною тобой,
Хрипелись яркими губами!
Ты слизывала сласть помад.
Лицо соленое блестело!
Малек, я зрела Рай и Ад
Вселенными — в едино тело…
Гадай, актерка, в Новый Год!
Не свечки — а глаза сыновьи…
Огонь идет из рода в род —
Над панихидой и любовью.
И, приходя в наш утлый дом,
Кричала ты стихи, как чудо, —
И восхищалась я трудом,
Что грызть насущной коркой — буду…
Ох, Господи!..
Да сколько их —
Под этой елкою смолистой —
Веселых, старых, молодых,
В кораллах, янтарях, монистах,
В стекляшках, коим грош цена,
В заляпанных вином рубахах —
Ох, Господи, да жизнь — одна,
И несть ни бремени, ни страха…
Куда вы, гости?! О, не все
Принесено из грязной кухни!..
И чье заплакано лицо,
И чьи глаза уже потухли?!..
А вот еще — картошка фри!..
А вот салат — сама крошила!..
(А бьется лишь: «О, не умри…
О, сделай, чтоб навеки — Было…»)
Глядите, — я сама пекла…
А я и печь-то — не умею…
Куда же вы — из-за стола?!
Лечу наперерез, немею,
Хватаю за руки, ору:
Еще и третий чай не пили!..
Крыльцо. Под шубой на ветру:
Мы были. Были. Были. Были.
ГОРБУН У ЦЕРКВИ. ВОЛОГДА
Я весь завернулся в плохое тряпье.
Оглобля — рука… Я — телега…
А купол стоит, как страданье мое,
Над Вологдой синего снега!
Художник, спасибо, узрел ты меня,
Жующего скудную пищу
Под этим венцом золотого огня,
На этой земле полунищей.
С огромным таким, несуразным горбом,
В фуфаечке латанной, драной —
Неужто зайду я в рабочий альбом
Вот так, наудачу да спьяну?..
А Вологда наша — кресты-купола!..
Жар масла от луковиц брызнет:
Что, малый калека, — а наша взяла
Любви, и веселья, и жизни!..
Художник, спасибо! Я просто горбун,
А ты — ну, я вижу, ты можешь.
Гляжу на рисунок — идет колотун
И сердце — морозом — до дрожи.
Я много чего бы тебе рассказал…
Да смолоду выучил сам ты:
Деревня и голод, барак и вокзал,
Тюряги, штрафные, десанты…
А Вологда стынет седой белизной,
Пылает очьми-куполами!..
И горб мой, гляди-ка, встает надо мной —
Сияньем, похожим на пламя…
Я эту часовню весь век стерегу:
Здесь овощ хранит государство…
А небо — река!.. А на том берегу —
Иное, счастливое царство…
А люди идут, говорят как поют,
Ругаются страшно и зыбко…

Еще от автора Елена Николаевна Крюкова
Коммуналка

Книга стихотворений.


Аргентинское танго

В танце можно станцевать жизнь.Особенно если танцовщица — пламенная испанка.У ног Марии Виторес весь мир. Иван Метелица, ее партнер, без ума от нее.Но у жизни, как и у славы, есть темная сторона.В блистательный танец Двоих, как вихрь, врывается Третий — наемный убийца, который покорил сердце современной Кармен.А за ними, ослепленными друг другом, стоит Тот, кто считает себя хозяином их судеб.Загадочная смерть Марии в последней в ее жизни сарабанде ярка, как брошенная на сцену ослепительно-красная роза.Кто узнает тайну красавицы испанки? О чем ее последний трагический танец сказал публике, людям — без слов? Язык танца непереводим, его магия непобедима…Слепяще-яркий, вызывающе-дерзкий текст, в котором сочетается несочетаемое — жесткий экшн и пронзительная лирика, народный испанский колорит и кадры современной, опасно-непредсказуемой Москвы, стремительная смена городов, столиц, аэропортов — и почти священный, на грани жизни и смерти, Эрос; но главное здесь — стихия народного испанского стиля фламенко, стихия страстного, как безоглядная любовь, ТАНЦА, основного символа знака книги — римейка бессмертного сюжета «Кармен».


Красная луна

Ультраправое движение на планете — не только русский экстрим. Но в России оно может принять непредсказуемые формы.Перед нами жесткая и ярко-жестокая фантасмагория, где бритые парни-скинхеды и богатые олигархи, новые мафиози и попы-расстриги, политические вожди и светские кокотки — персонажи огромной фрески, имя которой — ВРЕМЯ.Три брата, рожденные когда-то в советском концлагере, вырастают порознь: магнат Ефим, ультраправый Игорь (Ингвар Хайдер) и урод, «Гуинплен нашего времени» Чек.Суждена ли братьям встреча? Узнают ли они друг друга когда-нибудь?Суровый быт скинхедов в Подвале контрастирует с изысканным миром богачей, занимающихся сумасшедшим криминалом.


Врата смерти

Название романа Елены Крюковой совпадает с названием признанного шедевра знаменитого итальянского скульптора ХХ века Джакомо Манцу (1908–1991), которому и посвящен роман, — «Вратами смерти» для собора Св. Петра в Риме (10 сцен-рельефов для одной из дверей храма, через которые обычно выходили похоронные процессии). Роман «Врата смерти» также состоит из рассказов-рельефов, объединенных одной темой — темой ухода, смерти.


Русский Париж

Русские в Париже 1920–1930-х годов. Мачеха-чужбина. Поденные работы. Тоска по родине — может, уже никогда не придется ее увидеть. И — великая поэзия, бессмертная музыка. Истории любви, огненными печатями оттиснутые на летописном пергаменте века. Художники и политики. Генералы, ставшие таксистами. Княгини, ставшие модистками. А с востока тучей надвигается Вторая мировая война. Роман Елены Крюковой о русской эмиграции во Франции одновременно символичен и реалистичен. За вымышленными именами угадывается подлинность судеб.


Безумие

Где проходит грань между сумасшествием и гениальностью? Пациенты психиатрической больницы в одном из городов Советского Союза. Они имеют право на жизнь, любовь, свободу – или навек лишены его, потому, что они не такие, как все? А на дворе 1960-е годы. Еще у власти Никита Хрущев. И советская психиатрия каждый день встает перед сложностями, которым не может дать объяснения, лечения и оправдания.Роман Елены Крюковой о советской психбольнице – это крик души и тишина сердца, невыносимая боль и неубитая вера.