Сотворение мира - [25]

Шрифт
Интервал

да деревянные,
Талоны, голодом
насквозь пробитые,
Да бары, доверху
набиты молодью —
Как в бочке сельдяной!.. —
да в тряпках радужных,
Да гул очередей,
где потно — походя —
О наших мертвых,
о наших раненых,
О наших храмах, где —
склады картофеля,
О наших залах, где —
кумач молитвенный!
О нашей правде, что —
давно растоптана,
Но все живет —
в петле,
в грязи,
под бритвою…
И сам, пацан еще
с седыми нитями,
Горбатясь, он глядит —
глядит в суть самую…
Пророк, восстань и виждь!
Тобой хранимые.
Перед вершиною
И перед ямою.
КУПАНЬЕ СУСАННЫ
Омоюсь, очищусь от скверны…
Холодная эта вода…
Я встану нагая — наверно,
Отныне и навсегда.
Я вспыхну, как жадное пламя.
Ни плеч. Ни волос. Ни руки.
Лишь тела тяжелое знамя —
На мертвых миров сквозняки.
Меня приравняли вы к блуду,
К корыту, к лохани, к печи…
А я приравню себя — к чуду.
К купанью в осенней ночи.
Я выйду на берег песчаный.
Мне Волга стопу захлестнет.
Встречай же купанье Сусанны,
Катящийся с Севера лед!
Вся в кашле от дезактиваций,
В пыли от пустого пути,
Хочу в Чистоте искупаться,
Хочу в Тишину низойти.
Качает осеннюю пристань
Мазутная наша волна.
О тело, на холоде выстынь!
Душа, поднимися со дна!
Из тьмы забубенных бараков.
Из плесени овощебаз.
Из ветхого зимнего мрака,
Где Космос целует лабаз.
Из семечек в давке вокзальной.
Из мата на школьной стене.
Из жизни немой и печальной,
Как жемчуг на илистом дне.
Вхожу в Чистоту! Очищаюсь!
Безродную дочерь прими,
Природа! Тобой причащаюсь,
Текущей в грязи меж людьми!
Фабричная девка, Сусанна,
Красотка с тусовки да пьянь, —
Зачем тебе эта Осанна
Над Волгой в осеннюю рань?!
Зачем тебе эта церквушка
И фреска, где ты себя зришь,
Где свечки, старухи и дущно,
И бедно, и счастливо лишь?!..
Зачем тебе певчие звуки
Из мятной мерцающей мглы —
Тебе, чьи замараны руки
То зельем, то метой иглы?!
Но я не хочу больше грязи.
Мир ополоумел, зачах.
Не стать мне потиром для князя
И гривной на хрупких плечах.
Молитвой единственной стало —
Отмыться от песи, парши,
Чтоб тело пречистым предстало
Пред лютым сверканьем души.
Да жить нам осталось недолго.
Вон, вон они, старцы, идут.
С речами о будущем долге
И верою в праведный труд.
И стрежень твой будет калечить
Цветной керосин и мазут.
И клены зажгут свои свечи!
Дымы к облакам поползут!
И буду стоять я, нагая,
Над черной безумной рекой,
Себя, как свечу, возжигая
Над смоговой смертной тоской!
И снег будет с неба валиться
На съеденный ржавчиной лед.
И малая чистая птица
В чаду над мною пройдет.
ПОРТРЕТ МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА С КРЕСТИКОМ НА ШЕЕ
Рубаха распахнута. Крестик в ключице.
За верою модно поволочиться.
За верою — ярко, за верою — громко…
Вместо цепочки — от сумки тесемка.
В глазах синих — ясно и пусто.
Где-то — цитата из Златоуста
Запомнена напрочь, повторена гордо…
Тесемка врезается в тощее горло…
А снег его крестит, мороз его дарит,
А люди в автобусах ноги давят,
А жизнь — неиспытанна, неизреченна —
Неверьем, неверьем гудит обреченно —
И в лица в пустые в пустых магазинах,
И в брань площадную, и в сипы ьензина,
В горелую снедь лилипутьих столовых,
В истертую решку печатного слова!
Лишь в эти снега, что легли на века
На нищую землю подобьем платка,
Да в то, как целуют любимых без меры —
Вся вольная вера.
Вся нищая вера.
ПОРТРЕТ ДОЧЕРИ В ПАРАДНОМ ПЛАТЬЕ
Тяжелые ладони — на розовом шелку.
Мокрая прядь прилипла к виску.
Из-под юбки — стоптанный каблук.
Вечного взгляда смертный ультразвук.
Какие там наряды! — дощатая зима.
Какие там парады! — сибирская тьма,
Концерт в Ербогачене, где к минус сорока
Протянута сосновая колючая рука.
Там дочка-пианистка играет певцам —
Мальчишкам голосистым, охрипшим отцам,
Влюбляется, рыдает — опухшее лицо…
В бане роняет дареное кольцо…
И снова самолеты, и снова поезда,
И мыкается дочерь — незнамо, куда…
Ах ты, портрет негодный, парадный ты портрет!
Ни в памяти народной. Ни в замети лет…
И вот лицо рисует суровая кисть.
Ивот рисует руки угрюмая жизнь.
И вот рисует сердце мое отец седой —
Посмертною морщиной, глубокой бороздой.
И вот я на портрете — вся в золоте сижу!
На жизнь свою нынешнюю — из завтра гляжу!
Глазами, намалеванными резко — в пол-лица —
Гляжу на плач Начала.
И на звезду Конца.
РАСПЯТИЕ
«…и опять этот сон. Хватаю кисть и малюю —
Лоб в колючем венце, ребра, торчащие железно,
Ткань вокруг бедер и кровь настоящую, живую,
Струящуюся по запястьям и ступням бестелесным…
Ох ты, человек мой, ох, тело мое родное, —
Как же тебя они мучают, как же тебя пытают!
Вот была бы я, милый,
твоею земной женою —
Перегрызла бы глотки мучителям,
даром что не святая!..»
«Тише, дочь, тише… Хорошо, что ты плакать можешь.
Погляди-ка, как я Его написал:
голого, худого, седого,
С изогнутой кочергой ключицей,
с гусиной кожей,
Зубы гнилые в слепой улыбке показывающим бредово…
Вот Он жил-жил на свете, да всю жизнь и прожил.
И вроде бы Смерть сейчас для Него — благо!
А погляди-ка: в какой зимородковой, голубиной дрожи
Он на Кресте за жизнь хватается, бедолага…
Ох, дочка! Он знает все!
Знает, что воскреснет!
Что Его именем будут сжигать и вешать!
Что о Нем под куполами будут петь лучистые песни,
Что Ему будут молиться все —
и кто чист, и кто грешен…
Но сейчас-то, сейчас!
Больно рукам распятым!
Больно ногам пробитым!
Больно пронзенным ребрам!
И последние секунды живет Он

Еще от автора Елена Николаевна Крюкова
Коммуналка

Книга стихотворений.


Аргентинское танго

В танце можно станцевать жизнь.Особенно если танцовщица — пламенная испанка.У ног Марии Виторес весь мир. Иван Метелица, ее партнер, без ума от нее.Но у жизни, как и у славы, есть темная сторона.В блистательный танец Двоих, как вихрь, врывается Третий — наемный убийца, который покорил сердце современной Кармен.А за ними, ослепленными друг другом, стоит Тот, кто считает себя хозяином их судеб.Загадочная смерть Марии в последней в ее жизни сарабанде ярка, как брошенная на сцену ослепительно-красная роза.Кто узнает тайну красавицы испанки? О чем ее последний трагический танец сказал публике, людям — без слов? Язык танца непереводим, его магия непобедима…Слепяще-яркий, вызывающе-дерзкий текст, в котором сочетается несочетаемое — жесткий экшн и пронзительная лирика, народный испанский колорит и кадры современной, опасно-непредсказуемой Москвы, стремительная смена городов, столиц, аэропортов — и почти священный, на грани жизни и смерти, Эрос; но главное здесь — стихия народного испанского стиля фламенко, стихия страстного, как безоглядная любовь, ТАНЦА, основного символа знака книги — римейка бессмертного сюжета «Кармен».


Красная луна

Ультраправое движение на планете — не только русский экстрим. Но в России оно может принять непредсказуемые формы.Перед нами жесткая и ярко-жестокая фантасмагория, где бритые парни-скинхеды и богатые олигархи, новые мафиози и попы-расстриги, политические вожди и светские кокотки — персонажи огромной фрески, имя которой — ВРЕМЯ.Три брата, рожденные когда-то в советском концлагере, вырастают порознь: магнат Ефим, ультраправый Игорь (Ингвар Хайдер) и урод, «Гуинплен нашего времени» Чек.Суждена ли братьям встреча? Узнают ли они друг друга когда-нибудь?Суровый быт скинхедов в Подвале контрастирует с изысканным миром богачей, занимающихся сумасшедшим криминалом.


Врата смерти

Название романа Елены Крюковой совпадает с названием признанного шедевра знаменитого итальянского скульптора ХХ века Джакомо Манцу (1908–1991), которому и посвящен роман, — «Вратами смерти» для собора Св. Петра в Риме (10 сцен-рельефов для одной из дверей храма, через которые обычно выходили похоронные процессии). Роман «Врата смерти» также состоит из рассказов-рельефов, объединенных одной темой — темой ухода, смерти.


Русский Париж

Русские в Париже 1920–1930-х годов. Мачеха-чужбина. Поденные работы. Тоска по родине — может, уже никогда не придется ее увидеть. И — великая поэзия, бессмертная музыка. Истории любви, огненными печатями оттиснутые на летописном пергаменте века. Художники и политики. Генералы, ставшие таксистами. Княгини, ставшие модистками. А с востока тучей надвигается Вторая мировая война. Роман Елены Крюковой о русской эмиграции во Франции одновременно символичен и реалистичен. За вымышленными именами угадывается подлинность судеб.


Безумие

Где проходит грань между сумасшествием и гениальностью? Пациенты психиатрической больницы в одном из городов Советского Союза. Они имеют право на жизнь, любовь, свободу – или навек лишены его, потому, что они не такие, как все? А на дворе 1960-е годы. Еще у власти Никита Хрущев. И советская психиатрия каждый день встает перед сложностями, которым не может дать объяснения, лечения и оправдания.Роман Елены Крюковой о советской психбольнице – это крик души и тишина сердца, невыносимая боль и неубитая вера.