Сотворение мира - [24]

Мешком упала.

А мир сверкает!.. блюда новые несут

И серебра и злата!.. —

А я лежу ничком, и слезы все текут,

Как у солдата,

Когда в окопе он… — и, валенки мои,

Мои зверятки… —

Заштопать, залатать… — и снова — до Любви:

Марш — без оглядки —

Через дымы, чрез духовитый смог,

Через гранит тюремной кладки —

Чтоб напоследок, у острога, одинок,

Меня узрел ты на снегу… — вперед, зверятки…

РАЗЛУКА. КВАРТИРА 3

Этот мир — чахлый призрак. Бесплотный, костлявый.

Люди, чуть съединившись, опять разрывают уста.

И бегут, будто в астме дыша, и спеша — Боже правый! —

Во бензины автобусов, на поезда…

Вот и ты убегаешь. И пальто твое я проклинаю,

Потому что не руки вдеваешь в него, а такую тоску,

Что страданья больней, чем прощанье, я в мире не знаю,

Хоть прощаться привыкли на бабьем, на рабьем веку!

И бежишь. И бегу.

И от нас только запах остался —

Вкруг меня — запах краски,

Вкруг тебя — запах модных дурацких духов…

Эх ты, призрачный мир!

Под завязки любовью уже напитался.

Мало всех — прогоревших, истлевших — людских потрохов?!..

Но, во смоге вонючем спеша на сиротский, на поздний автобус,

Шаря семечки мелочи,

Ртом в чеканку морозных узоров дыша,

Будем помнить: разлука — то мука во имя Живого, Святого,

Что не вымолвит куце, корежась, живая, немая душа.

Реквием для отца среди ненаписанных картин

СОН

Алмазоносной, хрусткой, грозной печью

Горят снега вокруг того жилья…

Наедине с тобой, с родимой речью —

О мой отец, дочь блудная твоя.

Там, на погосте с луковицей яркой, —

Лишь доски да прогорклая земля…

Ты дал мне жизнь и живопись — подарком:

Сухим огнем, когда вокруг — зима.

Давились резко краски на палитру.

И Космос бил в дегтярное окно.

Бутылка… чайник — бронзовою митрой…

То натюрморт, любимый мной давно…

О, Господи!.. Что светопреставленье,

Когда, вдыхая кислый перегар,

Глядела я, как спал ты в ослепленье

Ребячьих слез, идущих, как пожар?!..

А мать, застлав убогие постели

И подсчитав святые пятаки,

С твоих картин стирала пыль фланелью,

И пальцы жгли ей яркие мазки!

Ты спал среди картин, своих зверяток,

Своих любовниц, пасынков своих,

И сон, как жизнь, и длинен был, и краток,

И радостен, как в голод — нищий жмых,

И страшен, как немецкая торпеда,

Как ледовитый, Северный, морской

Твой путь, когда вся живопись — Победа,

А вся любовь — под палубной доской!..

Малярство корабельное! Мытарство

Пожизненное! Денег снова нет

На краски…

Спи. Придет иное царство.

Иной с картин твоих пробрызнет свет.

И я стою. Мне холодно. Мне кротко.

Со стен лучатся зарева картин.

Ледок стакана. Сохлая селедка.

Такой, как ты, художник — лишь один.

И детство я свое благословляю.

И сон твой окаянный берегу.

Тобой ненамалеванного Рая,

Прости, намалевать я не смогу…

Но — попытаюсь! Все же попытаюсь

Холсты, что не закрашены тобой,

Сама — замазать…

И в гордыне каюсь,

Что кисть — мой меч.

Что долог будет бой.

ТРОИЦА

Я вижу их в той комнате холодной,

За той квадратной льдиною стола:

Художник, вусмерть пьяный, и голодный

Натурщик, — а меж них и я была.

Натурщик был в тельняшке. А художник,

С потрескавшейся верхнею губой,

И в реабилитации — острожник,

Во лживом мире был самим собой.

Брал сельдь руками. Песню пел. И смелость

Имел — щедра босяцкая братва —

Все раздавать, что за душой имелось:

Сожженный смех и жесткие слова.

Натурщик мрачно, будто под прицелом,

Сурово, скупо, молча пил и ел,

Как будто был один на свете белом —

Вне голода и насыщенья тел.

Свеча в консервной банке оплывала

И капала на рассеченный лук.

И я, и я меж ними побывала.

И я глядела в жилы желтых рук.

И я глядела в желваки на скулах.

И скатерть я в косички заплела…

Морозным ветром из-под двери дуло.

Дрожал пиджак на ветхой спинке стула.

Звезда в окно глядела белым дулом.

…И я — дите — в ногах у них уснула.

…И я меж них в сем мире побыла.

БОГОРОДИЦА С МЛАДЕНЦЕМ

Идет горящими ступнями

По снегу, ржавому, как пытка, —

Между фонарными огнями,

Между бетонного избытка.

Какое гордое проклятье —

Дух снеди из сожженной сумки.

На штопанное наспех платье

Слетает снег вторые сутки.

Кого растишь,

какое чадо?..

Кто вымахает — Ирод дюжий

Или родоначальник стада,

В пустыне павшего от стужи?

Но знаешь (матери — всезнайки),

Какая дерева порода

Пойдет на Крест,

и что за байки

Пойдут средь темного народа,

Когда Распятье мощно, грозно

Раскинется чертополохом

Над смогом полночи морозной,

Над нашим выдохом и вдохом.

ПРОРОК

Лицо порезано

ножами Времени.

Власы посыпаны

крутою солью.

Спина горбатая —

тяжеле бремени.

Не разрешиться

живою болью.

Та боль — утробная.

Та боль — расейская.

Стоит старик

огромным заревом

Над забайкальскою,

над енисейскою,

Над вычегодскою

земною заметью.

Стоит старик!

Спина горбатая.

Власы — серебряны.

Глаза — раскрытые.

А перед ним —

вся жизнь проклятая,

Вся упованная,

непозабытая.

Все стуки заполночь.

Котомки рваные.

Репейник проволок.

Кирпич размолотый.

Глаза и волосы —

уже стеклянные —

Друзей, во рву ночном

лежащих — золотом.

Раскинешь крылья ты —

а под лопатками —

Под старым ватником —

одно сияние…

В кармане — сахар:

собакам — сладкое.

Живому требуется

подаяние.

И в чахлом ватнике,

через подъезда вонь,

Ты сторожить идешь

страну огромную —

Гудки фабричные

над белой головой,

Да речи тронные,

да мысли темные,

Да магазинные

врата дурманные,

Да лица липкие —

сытее сытого,

Да хлебы ржавые