Сотворение мира - [15]

Шрифт
Интервал

Что ясно — вот этим, лишь этим мы живы,
Вжимаясь друг в друга немей, и сильней, и больней…
А эти! — огонь излучает источенный временем камень:
Раздвинуты ноги гигантским озерным цветком,
И грудь упоенно цветет меж мужскими руками —
И смерть мимо них ковыляет старухой, молчком…
А эти, в углу полутемном, — как мастер ваял их, дрожащий?..
Откинулась навзничь она, а возлюбленный — вот,
Восходит над нею… Их свет заливает, лежащих,
И золотом льет на лопатки, на лунный живот…
О тело людское! Мужское ли, женское тело —
Все любит! Мужчина свою зажигает свечу,
Чтоб женская тьма, содрогаясь, огня захотела —
Воск жаркий катя по губам, по груди, по плечу!
Какое сиянье из всех полушарий исходит!
Как сферы расходятся, чтобы вошел резкий луч!
Как брага библейская в бочках заклепанных бродит
И ветра язык — как ласкает звезду меж пылающих туч!
И я, россиянка, девчонка, как мышка стою в Кхаджурахо,
Во дерзком том храме, где пары танцуют в любви,
И нету уже у меня перед смертью скелетною страха,
И очи распахнуты вольно и страшно мои!
Под платьем залатанным — под комбинашкой, пропахшей
Духами дешевыми — тело нагое мое…
О, каждый из нас, из людей, в этом мире — пропащий,
Доколь в задыхании, перед любовью, не скинул белье!
Доколе, ослепший от света и крика, не сгинул
В пучине горячей, где тонут и слезы, и пот,
И смех, — где меня мой любимый покинул,
И где он меня на сибирском морозе, в тулупе, по-прежнему ждет…
И я перед этою бездною мрака и праха,
Средь голых возлюбленных, густо, тепло населяющих храм,
Девчонкою — матерью — бабкой — стою в Кхаджурахо
И мыслю о том,
что — такой же —
в три дня — и навеки! —
Греховною волей создам.
И там, в очарованном и новоявленном храме,
Я всех изваяю,
Я всех, перекрестясь, напишу —
И тех, кто друг друга сжимает больными перстами,
И тех, кто в подвале, целуясь, вдыхает взахлеб анашу…
И тех, кто на нарах тюремных впивался друг в друга —
Так в клейкость горбушки впивается рот пацана…
А я? Изваяю, смеясь, и себя в эпицентре опасного круга,
Где буду стоять — Боже, дай Ты мне силы — одна.
Но я изваяю себя — обнаженной! Придите, глядите —
Ничто я не скрою: вот складки на шее, живот
Огрузлый, — вот в стрижке опричной — латунные нити,
В подглазьях — морщины, сиротскими птичьими лапками, — вот!..
Вот — я!.. Родилась, — уж себя — отвергайте, хулите! — оставлю.
На то Кхаджурахо я строю отчаянный свой:
Я так, одинокая, страстные пары восславлю,
Что воздух зажжется
над чернорабочей
моей головой.
* * *
— Ну, так давай войдем.
Это не храм. Это дом.
Кошачье царство — подъезд.
Безумная площадь — окрест.
В подъезде лампа — зверина, тускла.
Багряная тьма.
Багровая мгла.
Окурками мечен
лестничный ход.
— …и здесь Любовь — живет?..
— Дай руку мне.
Крепче сожми.
Вперед.
ДОМ
Вот он, дом. Я сюда не хотела идти.
Я хотела — объятий, как ягод.
Только чуяла — под ноги мне на пути
Эти лестницы стылые лягут.
Поднимайся же, баба, вдоль по этажам.
За дверьми — то рыданье, то хохот.
Так, должно быть, циркачки идут по ножам,
Слыша зала стихающий рокот…
Одинока угрюмой высотки тюрьма.
На какой мне этаж?.. — я забыла…
Свет багровый!.. А лестница — можно с ума
Тут сойти, так вцепляясь в перила!
Ну же, выше!.. На лестничных клетках — огни,
Как волчиные — во поле — зраки…
А за каждою дверью — нагие Они,
Переплетшие жизни — во мраке!
И внезапно глаза мои — чисто рентген! —
Стали зреть через доски и стены!
И застыла я, видя узорочья вен
И разверстые в страсти колена!
И прижала ладонь, чтоб не крикнуть! — ко рту,
Видя тех, кто в Прощании слился,
И того, кто на писаную Красоту
Пред холстом своим рюмкой крестился…
И вошли все любовные жизни в меня!
И чужая — как хлынула — горесть
Или радость? — мне в грудь — да потоком огня:
Вот тебе — наше все — Арс Аморес!
Вот тебе — это наше Искусство Любви!
И пускай нам Овидия нету,
Баба тут же — чернила из раны — дави!.. —
Опиши, как астроном — планету, —
Всю любовь коммуналок, все страсти пивных,
Все разлуки щенков несмышленых,
Всю красу слез алмазных
и плеч золотых
Под рубахами бедных влюбленных!
Ибо нету для Бога запретного, нет!
Сами мы себя в склеп заточили.
А любовь — даже злая — невидимый свет,
Озаряющий в смерти, в могиле!
И поскольку мне видящи очи даны,
А из глотки — звенящее слово,
Опишу я — Любовь.
Это видеть должны.
Это будет — с грядущими — снова.
35 КВАРТИРА. ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ
Заходи. Умираю давно по тебе.
Мать заснула. Я свет не зажгу. Осторожней.
Отдохни. Измотался, поди-ка, в толпе —
В нашей очередной, отупелой, острожной…
Раздевайся. Сними эту робу с себя.
Хочешь есть? Я нажарила прорву картошки…
И еще — дорогого купила!.. — сома…
Не отнекивайся… Положу хоть немножко…
Ведь голодный… Жену твою — высечь плетьми:
Что тебя держит впроголодь?.. Вон какой острый —
Как тесак, подбородок!.. Идешь меж людьми
Как какой-нибудь царь Иоанн… как там?.. Грозный…
Ешь ты, ешь… Ну а я пока сбегаю в душ.
Я сама замоталась: работа — пиявка,
Отлипает лишь с кровью!.. Эх, был бы ты муж —
Я б двужильною стала… синявка… малявка…
Что?.. Красивая?.. Ох, не смеши… Обними…
Что во мне ты нашел… Красота — где? Какая?..
Только тише, мой ластонька, мы не одни —
Мать за стенкой кряхтит… слышишь? — тяжко вздыхает…
Не спеши… Раскрываюсь — подобьем цветка…
Дай я брови тугие твои поцелую,

Еще от автора Елена Николаевна Крюкова
Аргентинское танго

В танце можно станцевать жизнь.Особенно если танцовщица — пламенная испанка.У ног Марии Виторес весь мир. Иван Метелица, ее партнер, без ума от нее.Но у жизни, как и у славы, есть темная сторона.В блистательный танец Двоих, как вихрь, врывается Третий — наемный убийца, который покорил сердце современной Кармен.А за ними, ослепленными друг другом, стоит Тот, кто считает себя хозяином их судеб.Загадочная смерть Марии в последней в ее жизни сарабанде ярка, как брошенная на сцену ослепительно-красная роза.Кто узнает тайну красавицы испанки? О чем ее последний трагический танец сказал публике, людям — без слов? Язык танца непереводим, его магия непобедима…Слепяще-яркий, вызывающе-дерзкий текст, в котором сочетается несочетаемое — жесткий экшн и пронзительная лирика, народный испанский колорит и кадры современной, опасно-непредсказуемой Москвы, стремительная смена городов, столиц, аэропортов — и почти священный, на грани жизни и смерти, Эрос; но главное здесь — стихия народного испанского стиля фламенко, стихия страстного, как безоглядная любовь, ТАНЦА, основного символа знака книги — римейка бессмертного сюжета «Кармен».


Безумие

Где проходит грань между сумасшествием и гениальностью? Пациенты психиатрической больницы в одном из городов Советского Союза. Они имеют право на жизнь, любовь, свободу – или навек лишены его, потому, что они не такие, как все? А на дворе 1960-е годы. Еще у власти Никита Хрущев. И советская психиатрия каждый день встает перед сложностями, которым не может дать объяснения, лечения и оправдания.Роман Елены Крюковой о советской психбольнице – это крик души и тишина сердца, невыносимая боль и неубитая вера.


Красная луна

Ультраправое движение на планете — не только русский экстрим. Но в России оно может принять непредсказуемые формы.Перед нами жесткая и ярко-жестокая фантасмагория, где бритые парни-скинхеды и богатые олигархи, новые мафиози и попы-расстриги, политические вожди и светские кокотки — персонажи огромной фрески, имя которой — ВРЕМЯ.Три брата, рожденные когда-то в советском концлагере, вырастают порознь: магнат Ефим, ультраправый Игорь (Ингвар Хайдер) и урод, «Гуинплен нашего времени» Чек.Суждена ли братьям встреча? Узнают ли они друг друга когда-нибудь?Суровый быт скинхедов в Подвале контрастирует с изысканным миром богачей, занимающихся сумасшедшим криминалом.


Коммуналка

Книга стихотворений.


Русский Париж

Русские в Париже 1920–1930-х годов. Мачеха-чужбина. Поденные работы. Тоска по родине — может, уже никогда не придется ее увидеть. И — великая поэзия, бессмертная музыка. Истории любви, огненными печатями оттиснутые на летописном пергаменте века. Художники и политики. Генералы, ставшие таксистами. Княгини, ставшие модистками. А с востока тучей надвигается Вторая мировая война. Роман Елены Крюковой о русской эмиграции во Франции одновременно символичен и реалистичен. За вымышленными именами угадывается подлинность судеб.


Серафим

Путь к Богу и Храму у каждого свой. Порой он бывает долгим и тернистым, полным боли и разочарований, но в конце награда ждет идущего. Роман талантливой писательницы Елены Крюковой рассказывает о судьбе нашего современника - Бориса Полянского, который, пережив смерть дочери и трагический развод с любимой женой, стал священником Серафимом и получил приход в селе на реке Суре. Жизнь отца Серафима полна испытаний и соблазнов: ему - молодому и красивому, полному жизненных сил мужчине - приходится взять на себя ответственность за многие души, быть для них примером кротости и добродетели.