Сотворение мира - [14]

То мусор и смерть.

Ты сыграй мне, как молния счастия бьет меж людьми —

Так, что больно глядеть.

Руки-крючья целуют, клюют и колотят баян,

Руки сходят с ума —

Роща отговорит золотая, и грянет буран,

Обнимет зима…

А вокруг — люди шьются-мелькают, как нить в челноке,

Пронзают иглой

Адский воздух подземки, наколку на тощей руке,

Свет над масляной мглой!

О, сыграй, пока море людское все бьет в берега

Небес и земли,

Пока дедов баян все цепляет худая рука,

Люстр плывут корабли!..

Играй, мой родной! Играй! Он пробьет, черный час.

Он скует нас, мороз.

Играй, пока нищая музыка плещет меж нас

Потоками слез.

Играй. Не кончайся. Стоять буду год или век

У шапки твоей, следя то прилив, то отлив

Людской, отвернувшись к морозному мрамору,

тающий снег — из-под век —

Ладонью закрыв.

Кхаджурахо. Книга любви

ЛЮБОВЬ

…Ну наконец-то я о Ней скажу.

Петлей стыда захватывает горло.

О Ней жужжали, пели, свиристели,

О Ней — меж хладом дула у виска

И детскою бутылкою молочной —

Ругательством тяжелым вспоминали

Или нежнейшим просверком очей…

Молчите все. Мое приспело время.

Я повторить чужое не боюсь.

Я все скажу старинными словами.

А сами мы — из клеток, из костей

Да из кровей каких? — не тех ли, давних?!

Так что же мне бояться?! Все о Ней,

О Ней хотят лишь слушать или ведать,

А коль не послана Она — Ее

Испить на холоду питьем горячим

Из книжных рук, из драненьких тех Библий,

Что пахнут сыростью, прошиты древоточцем,

Или со свежих глянцевых страниц,

Оттиснутых вчера еще, стремглав

Распроданных, расхищенных с прилавков, —

А там все про Нее, все про Нее…

Так нате же, голодные! И вы,

Кто Ею сыт по горло, кто познал

Ее во всех звериных ипостасях,

И в многоложстве, и в грехе Содомском,

И кто Ее, как карты, тасовал —

Одна! Другая! Козырь вот пошел!.. —

Вы, кто Ее распялил на столе,

Чтоб, как Везалий, изучить все жилы,

Где светится отчаянная кровь,

Где бродит мед Ее… вы, жесткие поэты,

Кричащие о Ней на площадях

То, что вдвоем нагие люди шепчут, —

И вы, старухи, зубы чьи болят

И так все косточки к дождю и снегу крутит! —

И вы, мальцы в петушьих гребешках,

Вы, рокеры с крутым замахом локтя

На тех, кто рядом с вами, в тот же час,

В горячем цехе вам деталь штампует

Для всех мопедов ваших оголтелых! —

И вы, девчонки за стеклом сберкассы,

В окошках-прорубях до дна промерзшей почты,

Наманикюренные, в здании громадном —

Затеряные малые рыбешки,

Плывущие зимою океанской,

Которой края нет и нет конца,

Кладущие печать на извещенья,

Мечтающие — все о Ней, о Ней… —

И вы, геологи в своих высокогорьях,

В прокуренной мужчинской тьме палаток,

В вагончиках, где варится на плитке

Суп из убитого намедни глухаря, —

И вы, хирурги в том Афганистане,

Но что еще и в будущем пребудет, —

Вы, кто клонился над ногой мальчишки,

В поту морозном зажигая кетгут, —

А он, родимый, истово кричал:

«Она меня безногого — не бросит!..» —

Вы, все вы, люди горькие мои,

Которых — о, люблю с такою силой, —

С неженскою уже, с нечеловечьей:

Горы, метели, зверя ли, звезды! —

Вы все, любимые, — о, нате же, держите,

Хватайте: вам даю ломоть ее,

Чтоб с голоду не померли, однако,

В разбойном, обнищавшем нашем мире, —

ЛЮБВИ.

ТЬМА ПРЕД РАССВЕТОМ

Железная кровать ржавеет.

Нагие трубы за окном.

В ночную фортку звезды веют,

Покуда спим тяжелым сном.

Скрипят острожные пружины.

И в щели дома гарь ползет.

Чугунной глыбой спит мужчина.

И светел женщины полет.

Спят звери, птицы и народы —

До пробужденья, до утра.

Горит во мраке твердь завода —

Его стальные вверы.

Пылает зарево больницы:

Не сосчитать оконных свеч…

Дрожат смеженные ресницы.

Пылает масло потных плеч.

Сон борет нас. Но мы сильнее.

Вот эта тяга.

Вот волна —

Слепя, сжигая, каменея,

Встает из темноты, со дна.

Тебя от смерти защищая,

Сплетаю руки за спиной.

Свечою тела освещаю

Храм спальни, душный, ледяной.

Обнимешь ты меня устало.

Положишь смертных уст печать.

И ляжет на пол одеяло,

Чтоб нашей воле не мешать.

Еще до свиста, до метели,

До звона рельсов, до гудка,

До белизны святой постели,

Где — одинокая тоска,

До Времени и до Пространства,

До всех измен, где плоть болит,

И до такого постоянства,

Что золотом — по камню плит,

Еще своей любви не веря,

Мы просыпаемся, дрожа…

И вольно отворяю двери

Навстречу острию ножа,

Навстречу грубому объятью,

Что нежностью истомлено,

Навстречу древнему проклятью,

Где двое сцеплены в одно!

И я, от чуда обмирая,

Целуя потный твой висок,

Вхожу, смеясь, в ворота Рая,

Даю голодному кусок,

Дитя нероженое вижу

В сиянье нам сужденных дней —

И обнимаю крепче, ближе,

И невозвратней, и страшней.

ХРАМ КХАДЖУРАХО

…А в Индии храм есть. Зовется он так: Кхаджурахо.

Огромный, как выгиб горячего бока Земли,

Он полон тел дивных из камня, не знающих страха,

Застывших навеки, навеки сращенных — в любви.

Давно прочитала про храм сей в стариннейшей книжке…

Я в Индии — буду ли, нет ли… А может быть, так и помру…

Но как прошепчу: «Кхаджурахо!..» — так бьется под левой подмышкой,

И холодно, будто стою на широком ветру.

Я там не была никогда — а сколь часто себя представляла

Я в этих апсидах и нишах, в духмяной, сандаловой тьме,

Когда предо мною, в скульптурах, Любовь предстояла —

Свободною, голою, не взаперти, не в тюрьме.

Гляди! — как сплелись, улыбаясь, апсара и Шива…

Он между лопаток целует так родинку ей,