Сотворение мира - [13]

Шрифт
Интервал

А дом плывет в ночи, один, и на морозе звезды — слезы…
Старик по пальцам перечтет змей пестрых и жуков заморских;
У ног его, урча, уснет толпа седых котов ангорских…
Старик заохает, кряхтя и шерсть линючую сбивая
С фуфайки: сын Лисы — дитя, сын Кобры — хитрость огневая!..
А там, дай Господи, пойдут роды, и семьи возродятся,
И звезды новые сверкнут на пятках скачущего Зайца,
И род Оленя, род Совы, род Волка, род Орла Степного
Из мерзлой снеговой травы, горя глазами, вспыхнут снова!
И гладит, гладит их старик — своих, спасенных им, зверяток:
Эх, звери, мир вчера возник, а нынче весь застыл, до пяток,
А завтра стает мертвый лед, и забелеют камни-кости,
И я вас выпущу… вперед!.. В моем дому вы были — гости…
Зверюшки… пума и кабан… и леопард, в мазутных пятнах…
Мир будет Солнцем осиян. Вы не воротитесь обратно.
Вы побежите есть и пить, по суходолам течь, как пламя,
Сплетаясь, яростно любить и высекать огонь рогами!..
Зверье мое… Когда-нибудь меня ты вспомнишь, серый заяц,
В полях полночных долгий путь, поземку, сутемь, горечь, замять…
И то, как пережили мы, внутри веселого Ковчега,
Ночь красных звезд,
чуму зимы,
сырой, дырявый саван снега.
Как я давал вам хлеб из рук, вас целовал в носы и уши,
Сердец собачьих чуял стук, любил медвежьи, волчьи души,
И знал, что этот час пробьет, взовьется небосвод горячий,
И я вас выпущу… вперед!.. — и в корни рук лицо запрячу,
И близ распахнутых дверей, близ жизни новых поколений
Я упаду среди зверей перед Ковчегом на колени;
И по моей спине пройдут копыта, когти, зубы, жала,
И смерть пребудет как закут, где жизнь моя щенком дрожала.
ВИДЕНИЕ ВОЙСКА НА НЕБЕ
Войско вижу на небе красное…
Любимый, а жизнь все равно прекрасная.
Колышутся копья, стяги багряные…
Любимый, а жизнь наша — эх, окаянная…
Вздымают кулаки хоругви малиновые…
Любимый, а жизнь наша — долгая, длинная…
А впереди войска — человек бородатый, крылья алые…
Любимый, а жизнь-то наша — птаха зимняя, малая…
А войско грозно дышит, идет, и строй его тесней смыкается!..
Любимый, всяк человек со своей судьбою свыкается…
А войско красное — глянь! — уж полнеба заняло!..
Любимый, я боюсь, ох, страшное зарево…
А и все небо уж захлестнуло войско багровое!.. —
Любимый, оберни ко мне лицо суровое,
И я обниму тебя яростно, и поцелую неистово, —
Не бойся, в поцелуй-то они не выстрелят!..
Вот она и вся жизнь наша, битая, гнутая, солганная, несчастная,
Любовная, разлучная, холодная, голодная, все равно прекрасная.
И мы с тобою стоим под пулями в красном объятии, —
Любимый, а жизнь-то наша, зри: и объятие, и Распятие.
КРИК
Обвивает мне лоб мелкий пот.
Я в кольце гулких торжищ — жива.
И ребенок, кривя нежный рот,
Повторяет мои слова.
Я молчу, придвигая уста
То к посуде, то к мерзлым замкам,
То к ладони, где в форме креста —
Жизнь моя: плач по ветхим векам.
Я молчу. Грубо мясо рублю.
На доске — ледяные куски.
Накормлю! — это значит: люблю.
Чад венчает немые виски.
И, когда я на воздух бегу,
Чтоб в железных повозках — одной,
О, одной бы побыть!.. — не могу
Говорить — и с самою собой.
Правда серых пальто, бедных лиц,
Ярких глаз, да несмахнутых слез!
В гуще бешенейшей из столиц
Я молюсь, чтобы ветер унес
Глотки спазм — а оставил мне крик,
Первородный, жестокий, живой,
Речь на площади, яростный рык
И надгробный отверженный вой,
И торжественный, словно закон,
И простой, будто хлеб с молоком,
Глас один — стоголосый мой хор —
Под ключицею,
Под языком.
БАЯНИСТ ПОД ЗЕМЛЕЙ
Ветер-нож, разрежь лимон лица!
Слезный капнет сок…
До конца, до смертного венца —
Черный свод высок.
И когда спускаюсь в переход,
Под землей бреду,
Пулей посылает черный свод
Белую звезду
прямо под ребро…
* * *
Белые копья снегов в одичалую грудь
Навылет летят.
Льдом обрастает, как мохом, мой каторжный путь!
Стоит мой звенящий наряд
Колом во рдяных морозах! Хозяин собак
Не выгонит, пьян, —
Я же иду по ночам в лихолетье и мрак:
Туда, где баян.
Скользок и гадок украшенный кафелем мир
Подземных дворцов.
Вот сталактиты светильников выжгли до дыр
Газеты в руках у птенцов.
Вот закрывается локтем несчастная мать,
На грязном граните — кормя…
Мир, дорогой, я тебя престаю понимать, —
Поймешь ли ты мя?!
Тихо влачусь под землей по широким мостам —
Гранит режет взор,
Мрамор кроваво-мясной, кружевной, тут и там,
Мономах-лабрадор!
Господи, — то ли Карелия, то ли Урал,
А то ли Эдем, —
Только, Исусе, Ты не под землей умирал —
Где свет звездный: всем!..
Руки ковшами, долбленками тянут из тьмы
Мальцы, старики…
В шапках на мраморе — меди мальки… Это мы —
Наши щеки, зрачки!
Мы, это мы — это мой перекошенный рот
У чеченки с мешком…
Вдруг из-за царской скульптуры — как песня хлестнет
Крутым кипятком!
Баянист, гололобый, беззубый, кепчонку надвинь —
Сыграй мне, сыграй:
«На сопках Маьчжурии» резкую, гордую синь,
Потерянный Рай.
«Зачем я на свет появился, зачем меня мать
Родила…» — и марш золотой,
«Прощанье славянки», ту землю, что будет пылать
Под голой пятой!..
Мни в руках и терзай, растяни, обними свой баян,
Загуди, захрипи,
Как ямщик умирал, от мороза и звезд горько пьян,
Во широкой степи!
Как колечко венчальное друга неслышно просил
Жене передать, —
Баянист, пой еще, пока хватит и денег и сил
Близ тебя постоять…
О, сыграй мне, сыграй! Все, что мерзнет в карманах, — возьми!

Еще от автора Елена Николаевна Крюкова
Коммуналка

Книга стихотворений.


Аргентинское танго

В танце можно станцевать жизнь.Особенно если танцовщица — пламенная испанка.У ног Марии Виторес весь мир. Иван Метелица, ее партнер, без ума от нее.Но у жизни, как и у славы, есть темная сторона.В блистательный танец Двоих, как вихрь, врывается Третий — наемный убийца, который покорил сердце современной Кармен.А за ними, ослепленными друг другом, стоит Тот, кто считает себя хозяином их судеб.Загадочная смерть Марии в последней в ее жизни сарабанде ярка, как брошенная на сцену ослепительно-красная роза.Кто узнает тайну красавицы испанки? О чем ее последний трагический танец сказал публике, людям — без слов? Язык танца непереводим, его магия непобедима…Слепяще-яркий, вызывающе-дерзкий текст, в котором сочетается несочетаемое — жесткий экшн и пронзительная лирика, народный испанский колорит и кадры современной, опасно-непредсказуемой Москвы, стремительная смена городов, столиц, аэропортов — и почти священный, на грани жизни и смерти, Эрос; но главное здесь — стихия народного испанского стиля фламенко, стихия страстного, как безоглядная любовь, ТАНЦА, основного символа знака книги — римейка бессмертного сюжета «Кармен».


Красная луна

Ультраправое движение на планете — не только русский экстрим. Но в России оно может принять непредсказуемые формы.Перед нами жесткая и ярко-жестокая фантасмагория, где бритые парни-скинхеды и богатые олигархи, новые мафиози и попы-расстриги, политические вожди и светские кокотки — персонажи огромной фрески, имя которой — ВРЕМЯ.Три брата, рожденные когда-то в советском концлагере, вырастают порознь: магнат Ефим, ультраправый Игорь (Ингвар Хайдер) и урод, «Гуинплен нашего времени» Чек.Суждена ли братьям встреча? Узнают ли они друг друга когда-нибудь?Суровый быт скинхедов в Подвале контрастирует с изысканным миром богачей, занимающихся сумасшедшим криминалом.


Врата смерти

Название романа Елены Крюковой совпадает с названием признанного шедевра знаменитого итальянского скульптора ХХ века Джакомо Манцу (1908–1991), которому и посвящен роман, — «Вратами смерти» для собора Св. Петра в Риме (10 сцен-рельефов для одной из дверей храма, через которые обычно выходили похоронные процессии). Роман «Врата смерти» также состоит из рассказов-рельефов, объединенных одной темой — темой ухода, смерти.


Русский Париж

Русские в Париже 1920–1930-х годов. Мачеха-чужбина. Поденные работы. Тоска по родине — может, уже никогда не придется ее увидеть. И — великая поэзия, бессмертная музыка. Истории любви, огненными печатями оттиснутые на летописном пергаменте века. Художники и политики. Генералы, ставшие таксистами. Княгини, ставшие модистками. А с востока тучей надвигается Вторая мировая война. Роман Елены Крюковой о русской эмиграции во Франции одновременно символичен и реалистичен. За вымышленными именами угадывается подлинность судеб.


Безумие

Где проходит грань между сумасшествием и гениальностью? Пациенты психиатрической больницы в одном из городов Советского Союза. Они имеют право на жизнь, любовь, свободу – или навек лишены его, потому, что они не такие, как все? А на дворе 1960-е годы. Еще у власти Никита Хрущев. И советская психиатрия каждый день встает перед сложностями, которым не может дать объяснения, лечения и оправдания.Роман Елены Крюковой о советской психбольнице – это крик души и тишина сердца, невыносимая боль и неубитая вера.