Сотворение мира - [17]

Шрифт
Интервал

Зачем все это написала, не знаю штобы легше стало на серце все жа помирать скоро я платочек сибе белый и чистое белье все приготовила на случай все лежит в комоде. Жду тибя из больницы как можно скорее поскрипим еще небо покоптим. Я тибе послала с люськой лимонов она из Москвы привезла каки-та витамины в них еще яблоков овсяного печенья и не кури много сильно прошу тибя, поживи еще на белом свете. Я чуствую сибя хорошо, нога сильно болит пью лекарство Люська привезла бруфен. Ну вот Васяточка мой што это на меня нашло сама не знаю, отправлю с Люськой все равно а то порву а тут вроде как исповеть вить каятса тожа уметь надо мы этово ни умеем ни кто. Целую тибя свет мой на множество лет и обнимаю крепко. Доктору Вере Васильевне кланяйса она просто аньгел, ее бог послал. От Ивана Митрофаныча поклон и он тибя ждет не дождетса на рыбалку карасей таскать с лапоть.

Твоя жена Серафима Антоновна»

…Письмо нашли в залатанной авоське,
Где золотели толстые лимоны,
Овсяное печенье раскрошилось.
И смертное белье нашли в комоде,
Как указала. Лишь не отыскали
Отглаженного белого платка,
О коем — лишь одна скупая строчка
Во исповеди щедрой и великой.
ВЕНЕРА ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ
Так устала… Так вымоталась, что хоть плачь…
Дай, Господи, сил…
В недрах сумки копеешный сохнет калач.
Чай горький остыл.
Здесь, где узкая шпрота на блюде лежит,
Как нож золотой, —
Сознаешь, что стала веселая жизнь —
Угрюмой, простой.
В этом городе, где за морозом реклам —
Толпа, будто в храм, —
Что останется бабам, заезженным — нам,
Исплаканным — нам?..
Эта тусклая джезва?!.. И брызнувший душ…
Полотенце — ко рту…
И текущая грязью французская тушь —
Обмануть красоту…
И неверный, летяще отчаянный бег
В спальню… Космос трюмо —
И одежда слетает, как горестный снег,
Как счастье само…
И во мраке зеркал — мой накрашенный рот:
Сей воздух вдохнуть
И подземный пятак из кармана падет —
Оплачен мой путь.
И на бархате платья темнеющий пот
Оттенит зябкий страх
Плеч худых — и, как солнечный купол, живот
В белых шрамах-лучах…
И когда просверкнет беззащитная грудь,
Сожмется кулак, —
Я шепну: полюби меня кто-нибудь!
Это — просто же так…
Пока грузы таскаю, пока не хриплю,
Отжимаю белье,
Пока я, перед зеркалом плача,
люблю
Лишь Время свое.
ЛЕСТНИЧНАЯ КЛЕТКА. ПИСЬМО ЗАКЛЮЧЕННОГО
…Что мне делать с пронзительным зреньем моим?
Даже доски гробов,
Даже тот сигаретный, тот зэковский дым
Излучают любовь.
Я под лампой подъездной такое письмо
Пью глазами взахлеб,
Что кладется судьбы ледяное клеймо
На горячий мой лоб.
Этот почерк убогий. Тетрадный листок.
Цифирь: лагерный шифр.
И пятнадцатилетний — убийственный — срок.
Хорошо еще — жив.
Я впиваюсь глазами: держись, человек!
Беспредел будет — там…
Ты о чем же мне пишешь, товарищ мой зэк,
Брат ты мой по судьбам?
Что мы, сытенькие, что мы знаем о вас?!
Что вы пьете — чифир?
Что вас бьют и под дых, и особо — меж глаз,
Чтоб туманился мир?
Что — воловья работа и песья еда?
Что — мороз в зонах лют?
Что от нечеловечьего, злого труда
В тридцать — кости гниют?..
Брат мой зэк, я читаю каракули строк
И от боли реву:
«Отсидел почти весь присужденный мне срок.
Удивлен, что живу.
Был женат. Дочь не видел. Давно развели.
Что и кто меня ждет?
Ну вот выйду. И что? И куда — без любви?
Без нее — всяк помрет.
Познакомимся, Лена! Читал я Ваш стих,
Где у зеркала Вы
Все горюете — нету родных, дорогих,
Нет как нету — любви!
Может, мы друг для друга и будем судьба?..
Познакомимся, а?..
Вы не думайте плохо: вот зэк, голытьба!..
Изболелась душа.
Вот мечтаю, что выйду, и свидимся мы!
Будем делать дела…
И не будет паршивой сибирской зимы,
Что мне почки сожгла…
Ну, а если ошибка, не в ту постучал
Задубелую дверь, —
Извините, что это письмо написал,
До свиданья теперь…»
* * *
Братец, как же?.. Сжимаю я в хруст кулаки,
Закусивши губу —
От пятнадцатилетней барачной тоски,
Что тащить на горбу…
Ты зачем мне все индексы вывел свои?!
Ждешь ответа небось?!
Ждешь нежнейшей, желаннейшей женской любви,
Ты, чей хлеб — мат и злость?!
Брат мой! Что же тебе я в ответ напишу?
Что другого люблю?
Что другому молюсь, на другого дышу,
Хлеб с ним, душу делю?!
И представлю, как ты получаешь мои —
Курьей лапой — листки, —
И, скривясь, волчьи скалишься: нету любви! —
И скулишь от тоски…
Как представлю я это, как воображу —
И — айда на вокзал,
И — безумье: вот сына тебе я рожу!
Ты ж про дочку сказал…
Что содеял ты там — согрешил ли, убил,
Иль тебя упекли
Ни за что — все равно ты в сей жизни любил,
Брат мой с мерзлой земли!
И пускай роговицу там ест мерзлота,
Плачет жизни предел —
Я люблю тебя, брат.
Я стою у Креста.
Ты — любви захотел.
ВОСТОЧНЫЕ ЗАРИСОВКИ ХУДОЖНИКА, ЖИВУЩЕГО В КВАРТИРЕ №… ПОД ЧЕРДАКОМ
Открываю глаза.
Розовое плечо
Неровным светом освещает
Неприбранный стол
Жизни моей.
* * *
В Сухуми,
В кофейне греческой мы пили кофе.
А ночью в лодке,
Привязанной ко ржавому буйку,
Кофейное я тело целовал,
И пахло йодом и веселым эвкалиптом
Под плачущею синею Луной.
Где эта девочка?..
В ладье какой плывет?..
…Я слишком редко захожу в кофейни.
* * *
Беру губами черничину соска.
В запрокинутой улыбке —
Звездами — зубы любимой.
Под спину ей ладонь кладу,
И тело изгибается дельфиньи,
Как от ожога.
* * *
Подлесок чахлый.
Фольговые блюдца озер.
Прозрачна кровь холодных ягод. Север.

Еще от автора Елена Николаевна Крюкова
Аргентинское танго

В танце можно станцевать жизнь.Особенно если танцовщица — пламенная испанка.У ног Марии Виторес весь мир. Иван Метелица, ее партнер, без ума от нее.Но у жизни, как и у славы, есть темная сторона.В блистательный танец Двоих, как вихрь, врывается Третий — наемный убийца, который покорил сердце современной Кармен.А за ними, ослепленными друг другом, стоит Тот, кто считает себя хозяином их судеб.Загадочная смерть Марии в последней в ее жизни сарабанде ярка, как брошенная на сцену ослепительно-красная роза.Кто узнает тайну красавицы испанки? О чем ее последний трагический танец сказал публике, людям — без слов? Язык танца непереводим, его магия непобедима…Слепяще-яркий, вызывающе-дерзкий текст, в котором сочетается несочетаемое — жесткий экшн и пронзительная лирика, народный испанский колорит и кадры современной, опасно-непредсказуемой Москвы, стремительная смена городов, столиц, аэропортов — и почти священный, на грани жизни и смерти, Эрос; но главное здесь — стихия народного испанского стиля фламенко, стихия страстного, как безоглядная любовь, ТАНЦА, основного символа знака книги — римейка бессмертного сюжета «Кармен».


Безумие

Где проходит грань между сумасшествием и гениальностью? Пациенты психиатрической больницы в одном из городов Советского Союза. Они имеют право на жизнь, любовь, свободу – или навек лишены его, потому, что они не такие, как все? А на дворе 1960-е годы. Еще у власти Никита Хрущев. И советская психиатрия каждый день встает перед сложностями, которым не может дать объяснения, лечения и оправдания.Роман Елены Крюковой о советской психбольнице – это крик души и тишина сердца, невыносимая боль и неубитая вера.


Красная луна

Ультраправое движение на планете — не только русский экстрим. Но в России оно может принять непредсказуемые формы.Перед нами жесткая и ярко-жестокая фантасмагория, где бритые парни-скинхеды и богатые олигархи, новые мафиози и попы-расстриги, политические вожди и светские кокотки — персонажи огромной фрески, имя которой — ВРЕМЯ.Три брата, рожденные когда-то в советском концлагере, вырастают порознь: магнат Ефим, ультраправый Игорь (Ингвар Хайдер) и урод, «Гуинплен нашего времени» Чек.Суждена ли братьям встреча? Узнают ли они друг друга когда-нибудь?Суровый быт скинхедов в Подвале контрастирует с изысканным миром богачей, занимающихся сумасшедшим криминалом.


Коммуналка

Книга стихотворений.


Русский Париж

Русские в Париже 1920–1930-х годов. Мачеха-чужбина. Поденные работы. Тоска по родине — может, уже никогда не придется ее увидеть. И — великая поэзия, бессмертная музыка. Истории любви, огненными печатями оттиснутые на летописном пергаменте века. Художники и политики. Генералы, ставшие таксистами. Княгини, ставшие модистками. А с востока тучей надвигается Вторая мировая война. Роман Елены Крюковой о русской эмиграции во Франции одновременно символичен и реалистичен. За вымышленными именами угадывается подлинность судеб.


Серафим

Путь к Богу и Храму у каждого свой. Порой он бывает долгим и тернистым, полным боли и разочарований, но в конце награда ждет идущего. Роман талантливой писательницы Елены Крюковой рассказывает о судьбе нашего современника - Бориса Полянского, который, пережив смерть дочери и трагический развод с любимой женой, стал священником Серафимом и получил приход в селе на реке Суре. Жизнь отца Серафима полна испытаний и соблазнов: ему - молодому и красивому, полному жизненных сил мужчине - приходится взять на себя ответственность за многие души, быть для них примером кротости и добродетели.