Сотворение мира - [18]

И продавщица раков —

Щеки розовы, как плавники сорожки, —

Рослая, глаза — бериллы, волосы — соломой,

Натура Дионисия,

Стоит с корзиной; раки

Громадные — хвосты как веера.

Стоит и смотрит.

И на нее смотрю.

Поцеловать бы медный крестик на бечевке

В ложбине меж холмов!..

Я покупаю всю корзину.

Поезд

Всего лишь пять минут стоит.

* * *

Силен и яростен удар копья!

Но я

Внезапно ощущаю — льется нежность

Растаявшею вечной мерзлотой…

* * *

Отец рассказывал про эвенкийку.

Во льдах — стоянка близ Таймыра. Диксон.

Село заброшенное. Женщины — рогожек наподобье.

Отец в избу зашел — и узкие глаза

Прошли через него навылет.

* * *

Преследует виденье:

Красавица на станции космической, одна.

Все ждет — ее спасут.

Под сердце входят иглы звезд.

…Такая одинокость

На Земле бывает тоже.

* * *

Пишу нагое тело. Весь в поту рабочем,

в рабочей слепоте!

Вдруг прозреваю — вижу женщину

с козьими лукавыми глазами,

Широкобедрую.

На щеки всходит краска.

Работа вся насмарку.

* * *

Встань, милая,

Как Марфа со свечами

В тяжелых кулаках!

И погадай, сколь в этой жизни

Еще любить тебя я буду.

* * *

…Она ничком лежала на кровати.

Я подошел и нежно, еле слышно,

Прося прощанья,

Губами сосчитал худые ребра.

* * *

Я кланяюсь возлюбленному телу!

Я, ударяя кистью дико по холсту,

Люблю, люблю —

И на холсте, гляди-ка,

Из маленьких грудей твоих,

Что прячешь в лифчик

Застиранный,

Великий Млечный Путь

Сапфирами по дегтю неба брызжет!

* * *

Как я люблю твой золотой живот!..

То — мир,

Куда вхожу я, раздвигая тучи,

И молния моя летит отвесно

В могучий мрак океанийский твой!..

* * *

Жара и Астрахань!

Купаются цыганки.

По набережной пыль летит,

И ветер гонит воблы чешую.

На песке — гигантскими цветами — юбки, тряпки…

Одна цыганка вышла из воды,

Черна, как головешка.

Я замер

От первобытной красоты ее.

* * *

Идем по выставке.

Висит монисто — экспонат.

«Хочу такое. Сделай мне!..» —

сказала ты, смеясь.

Я увидел: чешуя монет

Играет меж грудей твоих веселых.

* * *

Читаю я псалом Давида

По-церковнославянски.

Не понимаю ничего.

Вдруг глаза закрою —

Из тьмы дегтярной

проступает тело женское

Сияньем Северным — до головокруженья…

Зачем на казнь я эту обречен —

Всегда в всюду видеть

Красоту?..

* * *

Мы сплетены, как две ладони:

Маленькая и большая.

И в ритме древнем,

Смеясь, качаясь, плача,

Баюкаем друг друга —

До самой смерти… самой смерти…

самой…

МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА. КВАРТИРА……….(НОМЕР СТЕРТ)

…Он разомкнул ей колени горячею тяжкой рукою.

Телом на тело налег, обряд поклоненья творя.

Ребра так в ребра вошли, как подошва в размытую глину

Проселочной скудной дороги. Слегка застонала она,

Чуя: сбудется все, что никогда не сбывалось.

Острыми земляничинами встали, твердея, соски

И — закруглились, мерцая печально, холмы снеговые,

Полем метельным живот лег под белое пламя руки…

И, обнимая ладонями всю ее — впадины все и ложбины,

Он головою склонялся все ниже, все ниже, целуя

Родинук — чечевицу — под левою грудью,

Обрыв — будто к Волге! — ребра:

Точно как берег крутой,

красноглинный,

обрывается резким откосом.

И задрожал тут живот — волны пошли по нему…

И поднялась краска ярчайшая ей на запавшие щеки:

Губы его прошлись по старым,

затянувшимся шрамам и швам,

Их освящая — навек,

Запоминая — навек,

Ибо запомнить в любви не зрение может, не слух —

Только лишь губы, дрожа, вспоминают любимые губы,

Только лишь пальцы, пылая,

Помнят все бездны и горы любимого тела…

Щеки силнее горели: он ниже склонялся главою,

Ноги руками раздвинул — плавно подались они…

Губы мужские, дрожа от любви,

отыскали вслепую то место —

Малый тот жемчуг,

слепой бугорок

неистовой женской природы —

И влажный от жажды язык

Драгоценный, соленый тот жемчуг нащупал —

И ласкою масленой, винной вдоволь его напоил…

Волны томленья пошли по широкой реке женского тела.

Все потемнело в глазах.

А мужчина ей руки на грудь положил,

Не отрывая горячечных уст от горящего лона, —

И оказались темные ягоды меж крутящихся пальцев его,

И невозможно снести все это было — женщине смертной!

И застонала она.

И взял он руками ее

За полушарья планет,

Катящихся мимо единой жемчужной звезды,

И язык его в темный Космос ее вдруг, крутяся, вошел —

предвестием будущей воли,

И застонала сильнее она,

И ногами его голову сжала.

Встал он над нею.

И тут увидала она — хоть глаза ее сомкнуты были! —

его золотую свечу,

Медом текущую,

Молоком неудержным,

Лучезарным сияньем мужским!

И взяла свечу она в руки,

И ею водила по пьяным от счастья губам,

по щекам и по скулам,

Он же за плечи держал любимую, так напрягаясь,

Чтоб раньше времени

Ярый воск ей по щекам не потек…

И сказала она, задыхаясь:

«Ложись. Я тебя поцелую —

Так, как хочу, и столько, сколько хочу — и ты этого хочешь…»

И так золотую мужскую свечу она нежным ртом разжигала,

Что смертный не вынес бы этого! —

он же лежал, разгораясь,

И когда уже прибой мучений достиг берегов,

И почуяли оба,

Что умереть от любви — то не сказка, то быль! —

Он повернулся внезапно — и оказался над нею,

И не сразу, не сразу

Золотая свеча его

В смоляной ее Космос вошла:

Он свечу подносил — зажигал темноту — и вытаскивал снова,

И опять, и опять, —

До тех пор, пока так не взмолилась она:

«Не могу!.. Умираю…» —

и луч в самую темень ударил!

И застыли на миг возлюбленные!

Обвила она его крепко ногами,

Он — все глубже входил в океаны ее, в подземелья,