Все было так, как в обычной семье, родители постепенно старились, дочь росла, взрослела. Приводила в дом подруг, ходила с ними на каток, ездила большой компанией кататься на лыжах.
Позднее появились мальчики, звонили по телефону, ломкими голосами просили: «Позовите Лелю».
На вопрос: «Кто спрашивает?» — отвечали почему-то одинаково: «Знакомый».
Леля отличалась непостоянством, тот мальчик, который нравился ей сегодня, вдруг на завтра переставал нравиться.
Она понимала, что поступает жестоко, что тот, кого она отвергает, страдает ужасно, места себе не находит, звонит ей, молчит в трубку или добивается свидания, просит униженно увидеться хотя бы на пять минут но ничего не могла с собой поделать. «Наверно, я такая, неисправимая», — думала она о себе.
Папа подшучивла над ней:
— Кто следующий?
Леля обижалась:
— Что значит следующий?
— Помнишь рассказ Чехова «Хирургия»? Там фельдшер вызывает: «Следующий». Так и у тебя, кто следующий, кто упадет на твое сердце?
— Неостроумно, — отвечала Леля. — И вообще, очень тебя прошу, поменьше влезай в чужие дела.
Тут уже папа начинал обижаться:
— Это что, твои, что ли, дела чужие?
— Во всяком случае, не твои личные. Бери пример с мамы, как она деликатна!
Мария Артемьевна и в самом деле старалась быть как можно более тактичной с Лелей, уговаривала мужа:
— Пойми, в этом возрасте они все такие ранимые, ломкие. С ними надо как можно более осторожно, чтобы не поранить, не царапнуть.
В конце концов он разозлился на нее. Как все слабые люди, позабыл о сдержанности, вспылил не на шутку.
— Это ты потому так стараешься, что Леля тебе не родная! — Сказал и осекся. Понял, что перебрал. Заговорил быстро, умоляюще: — Прости, я не хотел, это ужасно, я понимаю, прости...
И она простила. Привыкла прощать все его недостатки, прежде всего из-за Лели. Чтобы Леля никогда не страдала из-за ссор родителей, чтобы ее не удручали их пусть даже ерундовые раздоры.
К семнадцати годам Леля похорошела до того, что стала, по словам Севы, опасна для окружающих.
— С тобой невозможно ходить по улицам, — уверял Сева. — Все смотрят.
Леля отмахивалась от него:
— Да ну тебя, ты уж выдумаешь...
У нее было немало своих сложностей, в которых никому не желала признаваться. Первая сложность — куда идти учиться дальше? Особых способностей и наклонностей к чему-либо не было, самое лучшее — удачно выйти замуж за какого-нибудь выпускника МГИМО, уехать с ним за границу, повидать другие страны, потом приехать обратно, домой, разодетой и обольстительной, так, чтобы все кругом ахали...
Но выпускники почему-то не попадались ей. Все подруги и приятели собирались учиться дальше, кто куда, правда, иные работать.
Леля подумала и решила также устроиться на работу. Надежда помогла: порекомендовала ее в деканат своего института. Леля стала секретарем деканата.
— Поработаешь, приглядишься что к чему, может быть, следующей осенью поступишь в институт на первый курс, — говорила Надежда.
Леля вяло соглашалась с нею:
— И так может быть.
— Даже вполне может быть, — уверяла Надежда. — Ты только не ленись, приглядывайся к учебному процессу, погляди вокруг себя, шире раскрывай глаза, тогда больше увидишь...
Леля после рассказывала:
— Все меня учат. Надежда Ивановна туда же: раскрой глаза, больше смотри, что же она-то сама глаза закрывала, когда ее ненаглядный муженек ушел в загул?
Мария Артемьевна выговаривала ей:
— Так нехорошо говорить.
Но Леля в ответ разразилась слезами:
— А талдычить одно и то же хорошо? Я же никого не прошу наставлять меня на путь истинный.
Потом появилась вторая, самая большая сложность — Леля влюбилась в женатого тридцатипятилетнего отца семейства.
Познакомилась она с ним в электричке, когда ехала на день рождения любимой подруги Симочки Верзиловой.
Был июнь, солнце палило уже по-летнему, стояла жара, и Леля с удовольствием думала: «Вот приеду, возьму полотенце и — на пруд...»
Симочка жила в Тарасовке, неподалеку от ее дачи раскинулся большой пруд, на берегу — тенистые деревья, трава густая по пояс...
Даже думать обо всей этой благодати в жару было отрадно.
Леля вышла на площадку вагона, смотрела на мелькавшие мимо поля и перелески.
— Выходите в Мытищах? — спросили ее.
— Нет, — не поворачивая головы, ответила она.
— Жаль.
Леля обернулась, глянула: кто сказал?
Он стоял позади нее — смуглый, немолодой, седеющие прямые волосы, угольно-черные глаза и брови.
Подумала лениво:
«Такие вот смуглые мгновенно загорают...»
Он не сводил с нее своих пронзительно-черных глаз.
— Жаль, — повторил он.
— Почему жаль? — спросила она.
— Мы бы сошли вместе.
Она и сама не могла понять, как это у нее вырвалось:
— Возьмите и поезжайте дальше.
— Куда же? — с готовностью отозвался он.
— Куда-нибудь...
— Вы куда едете?
— В Тарасовку.
— Тогда и я с вами в Тарасовку.
Они вместе сошли с поезда, дощатый перрон как бы плавился на солнце и пах согретой солнцем смолой и хвоей.
Смуглый человек слегка касался Лели плечом, он был ненамного выше ее ростом. Глянул на Лелю, улыбнулся, зубы ровные, белые, лицо сразу же стало моложе, добрее.
