Соната незабудки - [39]

— Это было бы не так страшно, — отрешенно ответила она.

— Что может быть страшнее?

Одри подняла глаза. Айла схватила ее за руки.

— Он просил тебя выйти за него, да?

Одри кивнула и выдавила из себя улыбку.

— И я сама виновата в этом.

— Это хорошо, — уверенно сказала Айла. — Но ты же сказала «нет», не правда ли?

— Я ничего не сказала.

— Ты ничего не сказала? — переспросила Айла, сморщив носик. — Почему?

— Я не знала, что сказать. Это было так неожиданно.

— Но ты ведь могла сказать «нет».

— Господи, Айла, что мне теперь делать? — тяжело вздохнула Одри, снимая перчатки и вытирая слезы шелковым платком Сесила.

— Пойдем в комнату, — спокойно предложила сестра. — Думаю, пришло время рассказать родителям правду.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Из очередной записки Луиса Одри узнала, что Сесил рассказал ему обо всем. «Я сгораю от ревности, — писал Луис, — хотя знаю, что она беспочвенна. Я презираю брата за его дерзость». Настроение у девушки совсем испортилось. Она хотела поведать ему обо всем сама, ночью, в саду, и они вместе смогли бы обсудить происходящее и разработать план дальнейших действий. Одри подумала о Сесиле, и ее негодование усилилось. Мысль о том, что он может сообщить о своих намерениях кому-нибудь еще, ужаснула ее. Ей захотелось проснуться и убедиться, что все это — страшный сон. Единственное верное решение — сказать Сесилу, что она не любит его и никогда не выйдет за него замуж. Затем признаться родителям, что ее сердце отдано Луису, и будь что будет.

Одри торопливо сунула свою записку в щель между кирпичами и покинула станцию. А тем временем Хуан Хулио снова наблюдал за ней, притаившись на платформе. Как только Одри ушла, он выполз из своего укрытия и, почесывая брюхо, как ленивый толстый кот, стал озираться по сторонам, чтобы убедиться, что никто не увидит, как он будет читать очередной фрагмент любовной истории, увлекавшей его не меньше, чем слезливый роман — пятнадцатилетнюю девчонку. Когда Одри Гарнет исчезла из вида, он просунул свой короткий толстый пальчик в щелочку и извлек оттуда, как улитку из ракушки, белый листок бумаги. Хуан Хулио хмыкнул, увидев слово «любовь» — одно из немногих английских слов, которые понимал, и несколько других слов, похожих на испанские. Не имело значения, что содержание письма оставалось для него загадкой. Таинственность увлекала его, и он с нетерпением ожидал каждого следующего дня, желая узнать продолжение этой истории. Чтобы не подвергать опасности собственное удовольствие, он аккуратно положил записку на место и поднялся по платформе к сигнальной будке, где, спрятавшись от холода, размышлял над судьбой несчастных влюбленных.

Айла вернулась домой из школы бледная и в слезах, утверждая, что плохо себя чувствует. Альберт округлил глаза и обвинил ее в том, что она притворяется лишь для того, чтобы привлечь к себе внимание. Роуз соглашалась с ним, пока не смерила девочке температуру и не обнаружила, что у нее сильнейший жар.

— Все тело ломит, — стонала Айла, забираясь под одеяло и сворачиваясь в клубок.

— Айла, милая, все будет в порядке, — ласково уговаривала ее мама. — Я сделаю тебе горячий напиток с лимоном и медом, и ты мигом поправишься.

— Значит, завтра ей не придется идти в школу, — проворчал Альберт.

Айла частенько увиливала от школы благодаря придуманной болезни. Но на этот раз девочка действительно была больна. Она лежала в кровати с трагическим выражением лица актрисы, знающей, что все взгляды обращены к ней.

— Милая Айла, — вздыхала Одри, сжимая горячие руки сестры. — Бедняжка! Тебе очень плохо?

— Ужасно, — ответила Айла. — Но ты можешь подбодрить меня. Ты сегодня встречаешься с Луисом?

— Конечно, а потом расскажу правду Сесилу.

Айла высунула свою мордашку из-под одеяла, как будто сомневаясь, что у сестры хватит смелости на такой решительный шаг.

— Только Сесилу? Или ты собираешься рассказать правду и родителям?

— Всем. Я устала от вранья и от того, что прячу свои истинные чувства. И Луис тоже устал.

— Хорошо, — отозвалась Айла, широко улыбаясь. — Я уже жду не дождусь, когда это произойдет.

— Мне очень жаль Сесила. Ты ведь знаешь, он очень хороший и не заслужил такого обращения. Я проявила жестокость и бездушие, пренебрегая его чувствами.

— О господи, Одри! — упрекнула сестру Айла. — Он сам виноват! Ему не стоило так спешить. Это было первое свидание! Предложение руки и сердца не делают так скоро. — Она посмотрела на Одри, прищурив глаза. Щеки ее пылали. — Должно быть, ты дала ему повод быть таким импульсивным.

Лицо Одри побледнело от ужаса.

— Я не давала ему повода, — твердо ответила она, оскорбленная подобным обвинением. — Ни малейшего! — Словно защищаясь, она скрестила руки на груди и вдруг вспомнила, что позволила ему держать себя за руку.

— Прости. Я не хотела сказать, что ты спровоцировала его. Просто он мог неправильно тебя понять.

— Конечно же, он меня неправильно понял, — торопливо ответила она, пряча глаза под настойчивым испытующим взглядом сестры.

— Ты все сделаешь правильно, — заверила ее Айла. — Но приготовься к буре.

Тетя Хильда сидела у туалетного столика, втирая в морщинки холодный крем. Как и многие женщины, живущие в жарком климате, она слишком часто подставляла свое лицо солнечным лучам, и никакой уход теперь не мог сделать мягче и нежнее ее кожу, обожженную снаружи чрезмерным загаром, а изнутри — желчью и горечью, которые кипели в ней всю ее жизнь. Молодость подарила ей привлекательность, а возраст украл ее. Совсем мало красоты осталось в ее холодных, налитых кровью глазах и в тонкой линии рта, который не украшала улыбка даже в те редкие минуты, когда появлялся повод чему-нибудь искренне порадоваться. Она не умела получать удовольствие от успехов других людей и взяла себе в привычку постоянно находить новую причину, чтобы разочаровываться в своей собственной жизни. Для тети Хильды ее негативный мир был очень близким и знакомым…