Анна Винченси никогда не видела столько репортеров, даже в те дни, когда за каждым шагом ее сестры жадно следили миллионы поклонников, или после несчастного случая, в результате которого нижняя часть тела Моники осталась парализованной. Они, словно саранча, роились в конце подъездной аллеи, в том месте, где она переходила в Олд-Сорренто-роуд. Вдоль дороги друг за другом выстроились автомобили со спутниковыми антеннами на крышах и грузовые автофургоны, почти такие же высокие, как окружавшие их платаны. Белокурая корреспондентка, кокетливо державшая микрофон у своих блестящих губ, стояла спиной к ограде в свете передвижного прожектора, в то время как неряшливого вида телеоператор снимал ее. На одну секунду Анна потеряла контроль над собой, и когда патрульная машина осторожно ехала сквозь клубящиеся облака дыма по дороге, сплошь изрытой ямами, Анне показалось, будто она видит все это по телевизору. Потом кто-то крикнул: «Это она!» — и кошмар снова стал реальностью.
Анне показалось, что ее окатили ледяной водой. Люди столпились вокруг машины, существенно замедляя ее движение, и стучали в окна. Анна смотрела на лица, которые неясно вырисовывались за стеклом, искаженные ослепительным солнечным светом, отражавшимся от запыленного стекла.
— Анна! Вы могли бы прокомментировать ваш арест? — выкрикнул мужской голос.
— Вы действительно это сделали? Вы убили ее, Анна? — проскрежетал другой.
Коп, находившийся за рулем, крупный мужчина средних лет с белыми полосками на загорелой шее, проворчал:
— Господи! Есть совесть у этих животных?
«Я невиновна. Все это ошибка!» — хотела закричать Анна. Но когда она уже прикоснулась к кнопке, чтобы опустить стекло, то вновь почувствовала наручники, сковывавшие ее руки на запястьях, и остановилась.
И в этот момент до нее дошло: она арестована. Поэтому в этот солнечный апрельский день, когда лилейник и акация, словно захмелев, склонились над почтовым ящиком, погнутым еще с тех пор, как Финч училась водить, и цвели ярко-желтым цветом, Анну везли в полицейский участок, чтобы завести на нее дело.
У нее закружилась голова, и мир стал бледным и зернистым, как на фотографии «Снежный покров», сделанной фотоаппаратом «Зенит», которая висела в спальне ее матери. «Это не может происходить наяву», — подумала Анна. Последние несколько дней на самом деле были чем-то сюрреалистичным. Все началось со звонка Арселы, раздавшегося рано утром. И даже после всего, что произошло с тех пор, Анна не могла понять: как ее сестра может быть мертва? Это было для нее равносильно тому, что Земля сошла со своей оси.
На улице было почти сорок градусов жары, но Анна продрогла до костей. С трудом — из-за наручников самые простые движения были неуклюжими — она набросила на себя свитер, который успела захватить из шкафа по дороге к двери и который оказался ей на несколько размеров велик. Она, должно быть, забыла упаковать его вместе с остальными вещами большого размера. На лице Анны мелькнула ироничная улыбка. А она-то думала, что лишний вес — это ее самая большая проблема!
Патрульная машина притормозила у остановки, находившейся неподалеку. Вик ПЕрди, занимавший пассажирское сиденье, коп-ветеран с более чем тридцатью годами стажа за плечами — человек, которому несколько раз приходилось перешивать форму, чтобы подогнать ее под постоянно увеличивающийся объем своей талии — опустил стекло и прокричал:
— Не задерживайте, парни, проезжайте! У вас еще будет шанс возле здания суда!
Мясистые пальцы вцепились в полуопущенное стекло со стороны Вика Перди, а затем показалась верхняя половина лица: пара глаз-бусинок, выглядывающих из-под бровей, которые могли бы принадлежать представителю рода австралопитеков.
— Анна! Вы сделали это из-за денег? Должно быть, ваша сестра оставила вам огромное состояние!
Незнакомец убрал пальцы как раз вовремя, иначе они были бы придавлены поднятым стеклом. Коп, который находился за рулем, выругался себе под нос и дал газу. Машина резко рванула вперед, и толпа рассыпалась по обе стороны. Подскочив на самой ужасной рытвине, в которой каждую весну застревал как минимум один неудачливый автомобилист, они отправились дальше.
Когда Анна слышала, как люди произносят — нет, выкрикивают — ее имя, она чувствовала себя так, словно все происходило во сне. Всю жизнь, сколько Анна себя помнила, всегда в центре внимания была Моника. Это вокруг Моники создавали шумиху. Мало кто за все это время заметил робкую, как мышь, сестру Моники — чья фамилия была Винченси, а не Винсент, — скромно стоявшую в стороне. То, что сейчас именно Анна находилась в центре внимания, показалось бы ей захватывающим, если бы обстоятельства, которые к этому привели, не были столь ужасающими.
Патрульная машина выехала на дорогу, ведущую в город, и набрала скорость, оставляя за собой бледный извилистый шлейф пыли.
Анна сидела неподвижно, глядя в окно на поля и пастбища, быстро проносившиеся мимо. Машина мчалась мимо загонов для скота и подпрыгивала на ухабах. Мирно пасущиеся коровы и лошади проносились мимо, словно картинки из сборника рассказов из далекого прошлого Анны. Сидевшая рядом с ней женщина-полицейский, молодая латиноамериканка, спросила, не нужно ли выключить кондиционер. Анна, не осознавая, что дрожит, повернулась к женщине, впервые ее заметив, и прочла на бейдже ее имя: Ирма Родригес. Блестящие черные волосы Ирмы были заплетены в косу, и она выглядела бы весьма привлекательно, если бы не прыщи, портившие ее лицо.
