Солнце перед ненастьем - [27]
— Что вы! Очень понравилось…
— А я думаю — ты не отвечаешь, ну, значит, не понравилось. Завтра придешь?
Залим готов был провалиться сквозь землю. Мучительно преодолевая неловкость, он с трудом выжал из себя:
— При… приду…
ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРАНУ НАРТОВ
Наконец-то вновь установились ясные, сухие дни. Солнце грело по-летнему горячо.
На рассвете Мазан окликнул внука:
— Вставай, сын мой, пора собираться в поле.
Залим что-то пробормотал, повернулся на другой бок, но не проснулся.
— Вставай, родной! Сам просил поднять тебя пораньше. И правильно: пойдешь по холодку, днем такое пекло будет! Ну вставай, а я пока подою корову.
Старик открыл дверь в столовую — и остановился на пороге. В комнате горел свет. За столом, уронив голову на руки, спала Жантина. Перед ней лежала большая стопка тетрадей с гербариями. «Ну что с собой делает женщина! — покачал головой свекор. — Опять всю ночь просидела. Вот так у нас и ведется: днем в школе, по ночам сидим за тетрадями, готовимся к занятиям, вечерами на собраниях. И домашнее хозяйство тоже сил требует… Эдак и зачахнуть недолго! А ведь ей и почитать надо, она — учительница, должна знать все, что на свете творится. Где уж тут о родном сыне думать — с нее, бедной, и спросить-то нельзя…»
Чуть слышно ступая, стараясь не скрипнуть половицей, Мазан пробрался к двери, погасил свет и вышел во двор. Когда он вернулся с подойником, полным теплого, пенистого молока, Жантины уже и след простыл. На столе была оставлена записка: «Завтрак в шкафу на кухне, на вешалке теплая куртка и плащ — пусть Залим возьмет с собой».
«Ох, невестка, невестка! — вздохнул Мазан. — Опять без завтрака убежала…»
Дверь в столовую распахнулась.
— А-а, ты уже встал, мой мальчик! — обрадовался дед, увидя внука. — Беги скорей умываться, потом закусишь и сразу в путь, пока солнышко еще низко.
Залим ничего не ответил деду, только поглядел сонным взглядом. Во дворе он наклонился над ручейком, поплескал на лицо водой. Медленно побрел к крыльцу.
Как ни старался Мазан выпроводить внука пораньше, тот собрался уходить только тогда, когда солнце уже мазнуло охрой черепичные кровли домов, заглянуло в комнаты. Но вот мальчик закинул за спину вещевой мешок, прихватил корзину для кукурузы и простился с дедом. Он быстро миновал улицы и вскоре оказался на краю селения. Вот и речка, за ней лес. Тропинка то пропадала в зарослях, то выбегала на открытую поляну. Знакомое место. Здравствуй, старый дуб! Как это говорил дедушка? Этот дуб рассердился на болтливую молодежь и ушел от нее, и молчит, и думает свою одинокую думу. Здорово! Залим засмеялся от внезапно переполнившего его легкого, радостного чувства и нырнул в чащу.
Утро стояло тихое, солнечное. В лесу — ни ветерка. Сквозь поредевшую листву протянулись желтые нити — точь-в-точь как те шелковинки, что мальчик видел во время экскурсии на шелкоткацкой фабрике. Залим снова замер, любуясь золотом лучей и серебром осенней паутины, на которой дрожали огоньки росы. Среди алой, желтой и рыжей листвы нежно сияли последние цветы. Молодые клены, осины, березки уже сбросили свой летний наряд, и рядом с кудрявыми дубками ветви их торчали по-сиротски печально. «Лес больше не поет, только свистит, когда ветер», — подумал Залим. Он шел по тропинке, повторяя грустно: «Лес больше не поет…» Но вдруг тишину прорезала трель, разлилась веселым ручейком, словно кто-то провел рукой по струнам. И воздух зазвенел от птичьей разноголосицы: пронзительно свистели синицы, заливисто, под соловья, распевал черный дрозд, важно и тонко перекликались какие-то незнакомые пичужки.
Залим брел уже медленно, наслаждаясь этим концертом. Иногда в птичьем пересвисте слышалась знакомая мелодия, на память приходила какая-нибудь песня. Мальчик подумал, что все-таки это очень странно: услышал ты песню и забыл про нее — и думать не думаешь, а она затаится в тебе и молчит до времени. Потом вдруг проснется и запоет где-то внутри — сначала тихонько, после все громче и громче, пока не вырвется наружу. Вот и сейчас: мелькнуло в птичьем хоре что-то знакомое — и песня тут как тут.
Лес неожиданно кончился, Залим вышел на убранное просяное поле, пересек его прямо по стерне и спустился в глубокую балку. По дну ее бежал ручеек, прячась в густых зарослях ольхи, вербы и терновника. Воздух, теплый и влажный, отдавал крепкими запахами земли, травы, горьким ароматом тлеющих листьев. Мальчик начал продираться сквозь кустарник к истоку ручейка. На берегу, низко свесив гибкие ветви, стояла старая верба. Залим взобрался на нее. Долго сидел, разглядывал балку. Припекало солнце, от тепла и духоты мальчика так разморило, что он начал клевать носом и чуть было не свалился с дерева. Тогда он спустился на землю и решил закусить. Уселся под вербой, вынул из корзинки сверток, в который заботливый Мазан положил копченого кабардинского сыру, хлеба, румяно поджаренный локум. Залим поел, выпил горячего кофе из термоса и снова медленно побрел вдоль ручья.
По правде сказать, Залиму очень не хотелось идти в поле: начнутся расспросы — почему опоздал, не начал работу вместе со всеми… Поди объясни им, что дедушка и мама заставили его самого плести корзину! Он шел берегом, слушал неторопливое журчание воды, глядел, как весело пляшут на ее поверхности солнечные блики. Вот он заметил цветок. Нагнулся, сорвал, внимательно осмотрел. Где он видел такой цветок? Интересно, как он называется? На ходу машинально ощипывал лепестки. Вспомнил, что такой цветок есть у мамы в гербарии. Сорвал еще один цветок, снова ощипал лепестки…
