Солист Большого театра - [40]

«Подпишите мне Вашу фотокарточку и не затеряйте, она у меня одна, я её достала с большим трудом, если она потеряется, то я, наверное, умру от отчаяния и горя. Имя моё Вам известно – Тамара».

«Не могу не выразить Вам тех чувств, которые были вызваны Вашим посещением Ташкента. На фоне ташкентской музыкальной жизни особенно отрадно было слышать в концертах и опере такую высокую культуру, мастерство исполнения и обаяние. Ваше пение можно слушать до бесконечности. Клара (преподаватель консерватории)».

«После концерта, в котором Вы, дорогой С. М., пели старинные русские романсы, у меня было такое приподнятое настроение, как после весеннего освежающего дождя. Всё было озарено той божьей искрой, которую, видно, и называют талантом певца, художника, артиста. В каждой вещи ничего лишнего и всёго достаточно… Очень бы хотелось, чтобы летом в удобное для Вас время Вы приехали бы в Ригу. В комнате для Вас будет рояль, а вторую половину дня Вы могли бы проводить у моря, иногда оно бывает такое ласковое и приветливое. Всего Вам самого доброго. С искренним уважением и почтением. Николай».

«Милый друг! Хочу, чтобы письмо моё дошло до Вас, пока жив аромат цветов, которые я дала Вам на концерте, от всего сердца хотела подарить Вам немножко радости. Цветы мои похожи на ваши песни – также скромны, ароматны и нежны. Поёте Вы чудесно, так, что не надо, к счастью, думать, хорошо это или плохо, просто становится радостно и легко, и хочется ещё и ещё слушать Вас. Что-то свежее, лёгкое, нежное и прелестное есть в вашем исполнении, что заставляет забыть обо всех мелочах и горестях, и радоваться, как радуешься пению птицы. Столько очень редко удаётся подняться над всей нашей житейской дребеденью и вдруг заново почувствовать красоту. Вот это ощущение красоты навеяли Вы своим пением, и я обрадовалась жизни. Давно уже не было этого со мной: снова ещё раз я полюбила всё: и Вас, и себя, и всех нас – актёров за то, что мы есть на свете. А летом приезжайте в Кисловодск. Я буду там весь июнь. Непременно опять принесу Вам цветы. До свиданья. Крепко, крепко жму вашу руку. Ольга».

Напоследок из Кемерово, к 75-летию (ноябрь 1982-го):

«В годы, когда вся женская половина Москвы сходила с ума от Лемешева и Козловского, когда вражда между „лемешистками“ и „козловитянками“ доходила чуть ли не до потасовок, мы с моим другом по московскому университету (имярек) не жалели ладоней, приветствуя ваши выступления – каждое! – на сценах Большого театра и Филиала. Я слушал Вас в партиях Владимира Игоревича (16 февраля 1950 года и 31 декабря, накануне Нового 1951 года), Ленского (13 марта 1951 года), Синодала (22 сентября 1951 года и 27 апреля 1952 года), Альфреда (4 сентября 1951 года, 21 ноября и 4 декабря 1951 года). Сегодня мне приятно поздравить Вас с Вашим славным юбилеем и пожелать Вам здоровья и творческих удач во всей Вашей деятельности! Мне всегда было дорого Ваше творчество на оперной сцене, а то, что было в юности, помнится всю жизнь! Моё всегдашнее желание – послушать хорошее пение – я удовлетворяю слушанием Ваших пластинок. Помню, как мы в далёкие 50-е годы сетовали на то, что нет в продаже Ваших фотографий в ролях, всюду искали – тщетно!

Всего Вам доброго! Ваш Валентин».

…

Говорит ли во мне сыновья обида? Да. Но ещё больше говорила бы, пиши я об этом в те давние годы, когда из-за несправедливости по отношении к отцу страдал больше него. А сегодня, иначе оценивая все эти наградные финтифлюшки, я с болью думаю лишь о том, что он обиду, как бы Капшеевой ни отвечал, на самом деле не изжил до последних лет.

Когда Вишневскую с Ростроповичем выдворяли из страны, таможенники, их награды разглядывая, «случайно» обнаружили на них запрещённые к вывозу золото и драгоценные камни, на что примадонна с присущей ей резкостью бросила: «Да заберите вы себе все эти цацки»! Может это байка, но нраву Галины Павловны соответствует; впрочем, пока жила в стране, за них, принимая, благодарила.

Забудем о милостях государства – но как 90-летие Хромченко отметил театр, которому он беззаветно служил четверть века? А никак: тот вечер последний из старой гвардии, прилетев в Москву из Иерусалима, провёл дома в кругу семьи[61], пришедших его поздравить учеников и друзей, увы, уже немногих.

Допускаю, что тогда времена были бурные, другое заботило власть, не до юбилеев. К тому же руководство театра могло числить живущего в Израиле певца отрезанным ломтем. То есть не как в 1985-м Марка Рейзена, когда его 90-летие отметили спектаклем «Евгений Онегин», в нём юбиляр с блеском, как в былые годы, спел Гремина, а едва отзвучала последняя нота, был удостоен бурных оваций (если память не изменяет, в зале присутствовал даже Михаил Сергеевич Горбачев с Раисой Максимовной).

Но что в 1967-м помешало руководству театра отметить 60-летие ветерана, пусть и только Заслуженного? Никуда не сгинул, к «израильской военщине» никакого отношения не имел (или всё же имел?..) творческую деятельность продолжал, а уж для мамы, тогда ещё в полном здравии, это был бы грандиозный праздник. Такой же, как годом позже для жены Орфенова его 60-летие – Анатолий Иванович в приуроченном к дате «Борисе Годунове» спел Юродивого, которого в бытность солистом труппы пел наравне с Хромченко.