Солист Большого театра - [41]
Но тут я вновь слышу однажды уже отрезвивший меня голос: ты в своём уме? Какую справедливость ты ждёшь от государства, испокон веков не считавшего подданных людьми? Так что возблагодари хотя бы за то, что в страшные годы отца из театра не выгнали, не арестовали, не сослали семью в «обетованный» Биробиджан!
Убедил – в союзе с Александром Галичем: «И всё-таки истово рад, / Что я не изведал бесчестья чинов / И низости барских наград».
Тему обиды закрываю.
К тому же в 2012-м сотрудники музея ГАБТа подвигли руководство Большого отметить тем же «Борисом…» – три вечера подряд с участием именитых гастролёров, специальная афиша, отлично изданная программка с биографией – 105-летие Соломона Хромченко; даже сыновей с друзьями пригласили в директорскую ложу, прям таки против сцены.
Всеобщий психоз
До войны чёрные раструбы радиорепродукторов, нависая повсеместно – над городскими площадями, в заводских цехах, на полевых станах, у сельсоветов, вливали в уши людей, не имевших доступа к другому знанию и лишённых механизмов психологической защиты, яд устрашающей кремлёвской пропаганды: страна в кольце врагов, они готовят против нас войну, засылают диверсантов, множат вредителей! Под прессом такой ежедневной «информации» советским людям оставалось уповать только на неутомимо бдящие «органы», верную коммунистическую партию и лично товарища Сталина, «мудрого учителя», «руководителя всех наших побед», «отца народов».
В итоге, сказал бы теоретик психиатрии Карл Юнг, сознание страны подавила магия коллективного бессознательного. Наш современник-музыкант в своём диагнозе обошёлся без аналитической психологии: «мы жили в состоянии всеобщего психоза, именно оно составляло наши будни».
Летом 1936-го в Советском Союзе была принята новая Конституция[62], в конце следующего года должны были пройти выборы в новый высший представительный орган государства, Верховный Совет, эпохальное событие широко обсуждалось в прессе, накануне статьёй «Мы живём в стране молодёжи» в журнале «Советская музыка» (№ 10–11) высказался и комсомолец Хромченко:
«Великая Сталинская Конституция предоставляет восемнадцатилетним юношам и девушкам право избирать и быть избранными в органы власти. Перед нами открыты все пути». А затем, объявив о своём концерте из произведений композиторов-комсомольцев – о себе и своей работе: «Я горжусь тем, что я воспитанник комсомола. В 1925 году я был принят в кандидаты, а спустя два года получил билет члена ВЛКСМ. Вся моя исполнительская жизнь связана с комсомолом. Говорить о том, какое влияние на меня оказал комсомол – значит говорить обо всей моей биографии».
Через десять лет, к 30-летию ВЛКСМ, в статье «Школа жизни» («Советский артист», ноябрь, 1948 г.):
«Моя жизнь началась в комсомоле – в комсомоле я осознал, каким будет мой жизненный путь. Я понял, что коммунистический союз молодёжи, руководимый партией Ленина-Сталина, борется за счастье и светлое будущее молодёжи, что в рядах комсомольцев и я смогу принести наибольшую пользу любимой социалистической Родине».
И вспомнив о заключительном концерте лауреатов всесоюзного конкурса: «Это было настоящее счастье, когда мне, комсомольцу, только ещё вступающему в жизнь, аплодировал великий Сталин! Навсегда я запомнил этот знаменательный день в моей жизни».
Мне он спустя годы из всей «связи с комсомолом» рассказал о трёх эпизодах. Как в «Тачке» сломал зубы. Как едва унёс ноги из Харькова. И как пел Николаю Островскому (не вдаваясь в детали, как в радийном тексте и в воспоминаниях, хранящихся в музее писателя): «Мы, конечно, знали о его легендарной судьбе, зачитывались романом „Как закалялась сталь“, и всё же личная встреча нас потрясла. Поражала сила духа, мужество этого человека, коммуниста-бойца».
Впервые пришёл по приглашению жены писателя, Раисы Порфирьевны, она позвонила в комитет комсомола, а он, услыхав её просьбу, собрал группу студентов консерватории и молодых коллег-оркестрантов из театра: «Николай Алексеевич особенно любил украинские народные песни: мне казалось, что в эти минуты он вспоминал свою трудную, но романтическую юность, приграничную Шепетовку. Когда я запел „Дывлюсь я на небо“, мне показалось, что он сейчас встанет и запоёт вместе со мной. А когда узнал, что я учился в киевском институте, сказал: „Ну, Украина богата голосами!.. И, улыбнувшись, добавил: „Ведь и я тоже пел“». (Экземпляр романа «Как закалялась сталь» с дарственной надписью автора кто-то взял почитать и не вернул).
Всё остальное затмили куда более значимые, надо полагать, события. Но при этом он не лукавил – именно так себя позиционировал, как сказали бы сегодня, в мире, и о влиянии комсомола писал искренне, хотя, чего уж там, с перехлёстом.
Да, советская пропаганда не могла не повлиять на сознание организатора «Тачки», но творческий свой путь он «осознал» задолго до знакомства с комсомолом: к такому выбору социалистически-коммунистические идеалы никакого отношения не имели. И воспитал его всё же не комсомол – для начала, и вроде бы неплохо, мама с папой, затем киевский и московские педагоги с их морально-нравственными принципами. Поэтому как бы затем ни менялись внешние обстоятельства, к ним так или иначе приспосабливаясь, избавляясь помимо прочего от неизбежной поначалу провинциальности, как человек он оставался прежним. Доброжелательным, отзывчивым, я не знаю случая, чтобы он кому-либо солгал (мне приятель как-то сказал: я никогда не лгу, но иногда лукавлю…), сделал гадость; он мог озлиться, вспылить, кого-то непреднамеренно обидеть, но никто никогда не слышал от него грубого слова.
