Соль - [67]
— Если ваше приглашение еще в силе, — говорит Фанни, повысив голос.
Магазинчик оказывается неожиданно милым и старомодным.
— Красиво, — говорит она.
Лицо женщины высовывается из дверного проема.
— Что, простите?
Она ставит на заваленный стеблями и листвой прилавок две чашки из толстого стекла, отодвигая несколько комков синтетического мха.
— Я сказала, что у вас красивый магазин.
Цветочница тихонько квохчет в ответ, как будто смеется, потом наливает в чашки дымящийся чай, запах которого не отличается от аромата цветов. Они пьют молча, глядя друг на друга поверх прилавка, и вкус чая кажется вкусом серых лишайников или бурых камней из цветочных композиций. Женщина безмятежно улыбается, уголки ее глаз сморщились, это кажется Фанни знакомым, и она думает, что эта женщина могла бы быть Луизой. Что-то в этом, хоть и непохожем лице напоминает ей мать, когда она обняла ее в маленькой спальне.
— У меня умерла дочь.
Она ни секунды не думала произносить эти слова, но не испытывает стыда, слыша их, и дует на чай, не сводя глаз с цветочницы с ее неизменной улыбкой.
— О, — только и говорит та.
— Обычно говорят: мне очень жаль.
Женщина пожимает плечами:
— А почему я должна жалеть?
Она, похоже, от души удивлена, как будто не верит.
— Все равно это случилось так давно, что я уже не уверена, что этот ребенок у меня был.
Нет ни следа жалости во взгляде, которого собеседница не отводит, только налет искренней печали.
— Она похоронена на кладбище у моря.
— Правда? Это чудесное место.
Фанни нравится эта мягкая реакция, почти равнодушие цветочницы, то, что она проявляет больше интереса к красоте места, чем к смерти Леа. Ее охватывает чувство благодарности.
— Я здешняя. Я хочу сказать — я родилась здесь. Но я покинула город много лет назад, еще до смерти дочери. Я не ходила на ее могилу. Ни разу после похорон. Даже не знаю, смогу ли ее найти.
Дождь по-прежнему стучит по козырьку и заглушает ее голос. Фанни нравится ожог чая на языке, непринужденная банальность цветочницы и уверенность, что она видит перед собой незнакомку, чье лицо скоро забудет.
— Думаю, я ужасная мать, — говорит Фанни.
Женщина смотрит, как она допивает чай, и на минуту задумывается:
— Думается мне, что все матери таковы.
Обе смеются. Дождь, кажется, перестал.
— Стихает. Я пойду, — говорит Фанни.
На улице небо начинает расчищаться. Могла бы Фанни пойти дальше, до кладбища у моря? Она не уверена, что найдет могилу дочери, но ей достаточно спросить дорогу у сторожа или просто побродить между памятниками, чтобы увидеть внизу море. Фанни думает о Мартене, о Матье. Представляет себе каждого из них по очереди в местах, где ее нет, о которых она, быть может, и не знает, в местах, где она ничто, где они, наверно, забывают ее и могут думать о ней такой, какой она была до смерти Леа. Ни один из них не ждет ее больше, ни один по-настоящему в ней не нуждается. Фанни была ужасной матерью, эгоистичной и несостоятельной, для каждого из своих детей. Но сейчас она чувствует себя обычной, как все, прощенной и омытой ливнем.
Несмотря на тряску, мотающую их слева направо, Арман и Антонио дремлют в телеге на тонком слое сена и щелястых досках, сквозь которые они видят, поднимая тяжелые веки, каменистую дорогу в отблесках серых булыжников. Вчера они оставили позади последний город, когда человек на телеге согласился спрятать их под фуражом и брезентом. Немецкие грузовики стояли вдоль центральной улицы, и солдаты грабили дома, грузили в кузова снедь на глазах у безмолвствующих семей. Теперь, когда они добрались до гор, осталось только спрятаться, но надо быть начеку, не терять бдительности, хоть немцы редко суются на эти крутые дороги вокруг скалистых ущелий.
Отец сидит напротив них и не спит, глаза его всматриваются в светлую зарю, в горные склоны, по которым тянется утренний туман. Его волосы пересыпало белыми прядями за долгие дни, пока они шли, и роса оседает на них капельками, которые дрожат от движения телеги и падают на шею. Косматая борода скрывает его лицо с рублеными чертами, ни разу не обернувшееся к истомленным телам детей. Когда Арман в полусне молча наблюдает за ним, первобытный ужас сводит ему живот. Отец кажется ему высеченным из того же гранита, что и скалы, острые углы которых вырисовываются в вышине на аметистовом небе. Ни искры не видно в его суровых глубоких глазах; отец — глыба, на которую наталкивается страх детей, монумент, загадочный, гигантский и непоколебимый. День просвечивает между двумя вершинами, вылепляет и поглаживает громадную тень отца, озаряет редкие заросли атаманты и льнянки, ультрамариновую синеву колокольчиков горечавки. Телега с трудом въезжает на горное пастбище, где дыхание мулов смешивается с запахом побегов дикого лука, которые они топчут. До детей доносятся голоса мужчин, но они даже не пытаются уловить смысл, слова вплетаются в их путаные сны.
Чья-то нога внезапно упирается в бок Армана, потом Антонио, мальчики просыпаются и вскакивают, ищут немцев растерянными, опухшими от сна глазами, но это лишь отец склоняется к ним и приказывает слезть с телеги. Мальчики повинуются; они стоят у дороги, дрожат в своих лохмотьях, пропитанных светом зари, а отец слушает указания пастуха, как добраться до границы за несколько дней. И тотчас снова в путь. Отец по-прежнему идет впереди, и нога у него болит, хотя он никак этого не показывает. Он часто дышит и тяжело опирается на сук, с которого срезает кору длинными белыми стружками, когда они позволяют себе передышку. Часы идут, наступает ночь, и снова дрожать им под шерстяным одеялом у слабенького костра. У отца осталось всего несколько спичек, и, когда он ставит шалашиком собранные детьми ветки, все перестают дышать, чтобы огонь занялся. Арман и Антонио быстро засыпают под величественным сводом угольно-черного неба, но от звериного рыка, уханья сов, хруста веток под невидимыми лапами просыпаются с бешено колотящимся сердцем и всматриваются во враждебную темноту, где крадутся хищники, привлеченные запахом их пота. Отец, кажется, никогда не спит, он ворошит угли, подбрасывает корешки, которые, загораясь, рассыпаются искрами, взмывают в небо и тают, исчезая в россыпи звезд. Тогда мальчики снова засыпают, и их страхи продолжаются и растворяются в снах о царственной природе, дантовских вершинах и медведях с мерцающими глазами.
Грязная земля прилипает к ботинкам, в воздухе животный запах фермы, владеет которой почти век одна семья. Если вы находитесь близко к природе, то становитесь человечнее и начинаете лучше ее понимать. Но может случиться и другое – вы можете одичать, разучиться чувствовать, очерстветь. Как члены этой самой семьи, которые так погрязли в ненависти, жестокости не только друг к другу, но и к животным, что движутся к неминуемому разрушению. Большой роман о дрейфе человечества. Парадокс его в том, что люди, которые стремятся всеми силами доминировать над природой, в этой беспощадной борьбе раскрывают всю свою дикость и зверство.
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
Один из ключевых признаков современной постмодернистской литературы – фантасмагоричность. Желая выявить сущность предмета или явления, автор представляет их читателю в утрированной, невероятной, доведенной до абсурда форме. Из привычных реалий складываются новые фантастические миры, погружающие созерцающего все глубже в задумку создателя произведения. В современной русской литературе можно найти множество таких примеров. Один из них – книга Анатолия Субботина «Мадонна и свиньи». В сборник вошли рассказы разных лет, в том числе «Старики», «Последнее путешествие Синдбада», «Новогодний подарок», «Ангел» и другие. В этих коротких, но емких историях автор переплетает сон и реальность, нагромождает невероятное и абсурдное на знакомые всем события, эмоции и чувства.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.