Соль - [65]
Тишина стоит полная, умолк, кажется, даже поезд, мифологический змей, задремавший в этой долине смерти. Лица поворачиваются вслед импровизированному кортежу. Арман не хочет видеть открытых глаз женщины, ее большого живота, угадывать молоко, которое не изольется из овала грудей. Муж поддерживает ее, шатаясь и спотыкаясь, не плачет, только протяжно постанывает и что-то тихо бормочет. У наспех вырытой могилы отец выделяется среди других мужчин шириной плеч, неспешностью жестов. Дети видят, что парни его побаиваются и инстинктивно держатся на почтительном расстоянии. Они кладут труп в яму и начинают ее засыпать. Арман и Антонио смотрят, как исчезает платье под сыплющейся с лопат землей. Камешки катятся по лицу, в рот, забиваются под веки, на белки глаз. Все знают, что яма недостаточно глубока, волки не замедлят откопать тело, прогрызут живот и съедят ребенка, думает Арман. Но надо создать у мужа хотя бы иллюзию погребения.
Луиза угадывает его движения, когда он надевает пижаму. Знает, как он держится за раковину, чтобы не упасть, как трется его ладонь об эмаль. Когда она нашла его на полу гостиной, вернувшись из магазина, Арман пытался ползти и плакал от злости. Он ухватился за журнальный столик, но так и не смог встать. Позже поранил левый висок, упав в туалете. Луиза задыхается в его присутствии, но не может допустить и мысли оставить его хоть на минуту одного. Она прислушивается к его глубокому кашлю, отхаркиваниям, частому, прерывистому дыханию, рассматривает его мокроту. Арман порой ей противен: печать болезни, серое лицо и неизменно сопровождающий его запах химии. Он выглядит почти ребенком с его большими запавшими глазами. Умирающим ребенком с неловкими жестами. Он входит в спальню и держится рукой за стену, чтобы добраться до кровати. Луиза кладет руку ему на спину, костлявую под мягкой фланелью пижамы, и чувствует усиленную работу больного легкого, словно трепет под ладонью. Арман ложится на бок, очень медленно, и Луиза продолжает гладить его по спине, чтобы он уснул. Когда его сотрясает кашель, она похлопывает по лопаткам, пока приступ не минует. У кровати ставит тазик, в который Арман сплевывает густую кровавую мокроту. Утром она сливает эту слизь в туалет, превозмогая тошноту. Как стал Арман этим человеком, который просит ласки, чтобы уснуть? Этим жалобно ластящимся животным? В такие минуты слабости Луиза любит его, как никогда не любила. Он остался один, этот разбитый мужчина с немощным телом, и она его любит. Арман полнит их дни знаками внимания и ласковыми жестами. Луиза обнимает его, тесно прижимается. Арман смотрит на круг света на стене, над лампой в изголовье, вытягивает перед ним руку. То, что он видит, на руку совсем непохоже. Плоть расползается скопищем жутковатых форм. Он поспешно гасит свет и прячет руку под простыню.
— Не говори детям, Луиза, но у меня это в голове. Эта штука у меня в черепе.
Она не отвечает и всматривается в темноту в поисках слова утешения, поддержки, а их мир распадается и взрывается изнутри в гробовой тишине. Она обнимает его крепче. Арман лихорадочно ищет ее руки под простыней. Он переплетает свои пальцы с пальцами Луизы и сжимает их, как будто она одна еще может удержать его в жизни.
Надя продевает руку под локоть Жонаса. Вино, признание, и вот они сидят, немного растерянные, на берегу канала под давящей послеполуденной жарой.
— Я не поеду, — говорит Надя.
— Это просто займет больше времени, но ты подлечишься и уедешь.
Она не отвечает и благодарно стискивает руку Жонаса. После долгих лет гормонального лечения и психиатрических экспертиз, измучившись с бюрократическими формальностями, Надя должна уехать в Азию и лечь там на операцию, которая подарит ей жизнь, в сорок шесть лет.
— Конечно, ты прав, я уеду…
Жонас думает, что рак ест ее, и тотчас ему видится нечто животное, хитозное, притаившееся в Надиной плоти. Он, однако, никак не может связать ее, сидящую рядом с ним, и близость этой вызревающей смерти, как будто достаточно просто не говорить, чтобы болезнь сама по себе угасла и сгинула. Он слышит усталость в голосе Нади, безразличие, как будто она уже опустила руки, от этого у него сжимается горло и кажется, что он жует песок.
— Я невольно думаю, что этот рак — итог моей жизни, моего упрямства, желания быть той, кто я есть внутри себя. Как будто к этому все шло с самого начала. К этой… аннигиляции, понимаешь? Как будто что-то во мне сломалось теперь, когда я у цели, в час моего превращения. Вот о чем я думала над результатами анализов, Жонас. Думала, что мне удалось. Мой дух восторжествовал над плотью. Мне не было грустно. Как будто этому телу предстоит сгинуть, а я его переживу, просто освобожусь от него.
У Жонаса предчувствие, что Надя не станет бороться, и возможность ее смерти, угнездившаяся в самом сердце этого летнего дня, невыносима. Лето. Самое страшное время года, кажется ему вдруг. В дни катастроф часто сияет солнце, делая лишь еще более безжалостной и немыслимо жестокой эту застывшую в свете красоту; эту кристаллизацию мира, куда просачиваются смерть и беда, коварные, всесильные и спокойные, да, наверняка. Почему, думает Жонас, то, что мы считаем незыблемым, вдруг рушится и сталкивает нас с нашим собственным ничтожеством? Он ощущает свет неба из-под полуопущенных век, ритмичное дыхание Нади и мерцание вод канала. Оба разделяют, не признаваясь в этом, уверенность, что никогда не будут больше сидеть друг подле друга на этой скамейке в летней жаре. Они обнимаются, и канал присыпает их малахитовой зеленью; круг приглушенного света задерживается на их плечах и складках одежды.
Грязная земля прилипает к ботинкам, в воздухе животный запах фермы, владеет которой почти век одна семья. Если вы находитесь близко к природе, то становитесь человечнее и начинаете лучше ее понимать. Но может случиться и другое – вы можете одичать, разучиться чувствовать, очерстветь. Как члены этой самой семьи, которые так погрязли в ненависти, жестокости не только друг к другу, но и к животным, что движутся к неминуемому разрушению. Большой роман о дрейфе человечества. Парадокс его в том, что люди, которые стремятся всеми силами доминировать над природой, в этой беспощадной борьбе раскрывают всю свою дикость и зверство.
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.