Соль - [63]

— Что ты ищешь? — спрашивает Жонас.

Молодой человек пожимает плечами, отводит взгляд, и Жонас угадывает его тревогу, неискушенность. Некоторое время они молчат, заглядевшись на Гаронну. Потом Жонас говорит:

— Вот там есть тихий уголок, куда никто не заглядывает.

В горле у него пересохло, голос сел; он показывает на опору Нового моста и понимает, что выдал себя как банального искателя секса. Тотчас же, будто только и ждал знака, рыжий встает. Его неловкость волнует Жонаса. Дыхание его учащается, он это видит. Они идут вместе в сырую тень под Новым мостом, где темнота скрывает их лихорадочное и неуклюжее объятие. Запах шеи парня, в которую он зарылся лицом и лижет влажную от возбуждения кожу, сбивает Жонаса с толку. Это чужой запах, ничем не напоминающий Фабриса. Он, правда, приятнее того нездорового лекарственного вкуса, но ему от него не по себе. Жонас торопливо сует руку под пиджак, вытаскивает футболку из брюк, проводит рукой по вздымающемуся животу. Расстегивает «молнию», находит член в прорези трусов, берет его в руку и достает из ширинки. Жонас опускает глаза: член очень светлый, тонкий и обрезанный, он ощущает его твердость в ладони, под нажатием своих пальцев. Головка почти голубая. Жонас угадывает волосатый лобок в складках ткани. Парень тоже расстегнул его ширинку и возится там одной рукой, пока он продолжает лизать его шею. Несмотря на ласки, член Жонаса остается теплой и податливой плотью, а рыжий уже выдыхается.

— Мне очень жаль, наверно, ничего не получится.

— Постарайся, — просит тот, — мы только начали, хочешь, пойдем в другое место?

Настойчивость парня вдруг кажется Жонасу скрытым насилием, и он яростно отталкивает его, упершись ладонями в грудь. Теперь ему настоятельно необходимо отстранить это тело, запах и вкус которого продолжают растекаться на его коже, во рту.

— Эй, — недоумевает парень, — у тебя не все дома, придурок?

Жонас хватает его за шиворот, заносит кулак над потным лицом, поколебавшись, ослабляет хватку и отступает.

— Недоумок, — бормочет рыжий и быстро удаляется.

Жонас прислоняется спиной к опоре моста. Трет лицо, бьет по камню ребром ладони. И тоже удаляется вдоль берега, спешит по сумеречным улицам к своему дому. Прохлада холла успокаивает его. Жонас задерживается, присев на холодные плиты лестницы, курит, глядя на улицу. Уже собираясь подняться к себе, он вспоминает, что не вынул почту, и находит в почтовом ящике конверт из крафтовой бумаги без всякой подписи. Пальцы его дрожат, во рту пересыхает, когда он старательно вскрывает его. На белом листе бумаги Жонас узнает почерк Фабриса — торопливо написанные четыре строчки из поэмы Уитмена, которые он шепчет одними губами в тишине холодного холла:

Я помню, как однажды мы лежали вдвоем

          в такое прозрачное летнее утро,

Ты положила голову мне на бедро,

          и нежно повернулась ко мне,

И распахнула рубаху у меня на груди,

          и вонзила язык в мое голое сердце,

И дотянулась до моей бороды,

          и дотянулась до моих ног[37].

Больше в письме нет ничего, даже подписи.

В больничном холле Жонас прижимается лбом к плексигласовой стенке телефонной кабины. Он вспоминает, как сидел в кафе, когда Фабрис прошел по другой стороне улицы, так близко. Хотя он не мог разглядеть его лица, как будто слегка склоненного наискось к стене, Жонас узнал эту походку голенастой морской птицы, к которой его вынуждали ослабевшие мускулы, длинные руки, засунутые в карманы шерстяного жилета. Он сидел неподвижно, затаив дыхание, и, казалось ему, даже желал, чтобы Фабрис не обернулся к нему, не заставил помахать рукой, не вынудил к нечеловеческому усилию подняться, оторваться от стула и пойти ему навстречу. Тщетно было желать его возвращения. Жизнь Фабриса строилась на этих скитаниях, на вечных сделках с судьбой, на этом несказанном бунте. Жонас удаляется от телефонной кабины, идет по холлу очень медленно. Чувство нереальности смалывает предшествующие часы в бесформенное месиво, размывает видение неподвижного тела Фабриса на кухонном полу, в его объятиях. Двери больницы разъезжаются, открываясь в ночь. Черный плиточный пол впитывает неоновые отсветы. Передовица забытой в кресле зала ожидания газеты сообщает о теракте в метро на станции «Сен-Мишель». Жонас ощущает неожиданное и вульгарное утешение от разделенной драмы, связующую нить с заплаканными женами, скорбящими матерями, осиротевшими детьми. Образ Луизы встает перед ним, но он отгоняет его подальше, ожесточенный своим оглушительным одиночеством. Что бы она поняла? Лифт вяло открывается, заглатывает его в песочный свет потолочных светильников. Жонасу хочется, чтобы он не останавливался, как бывало в снах, в которых он видел себя бегущим по узким темным коридорам, где нет места душе.

* * *

Отец сидит между сыновьями в битком набитом вагоне товарного поезда. Справа к Арману тесно прижат какой-то мужчина, он держит на коленях маленького мальчика. Прямо на полу, друг на друге, пассажиры обмахиваются руками и ловят ртами воздух в тесном вагоне, пропитанный запахом усталых тел. Конденсат от дыхания и испарений выступает каплями на макушках и лбах. Когда двери открыты, они видят медленно проплывающий монотонный пейзаж, вырисовывающиеся вдали сухие темные горы, полутона зелени и рыжины. Мужчины мочатся на щебенку и каменистые поля вдоль путей, где проходят редкие стада. Бежит заяц, черный дым стелется вдоль поезда, проникает в вагон и щиплет горло, надо закрыть двери. Арман кашляет, копоть липнет к языку, заполняет легкие. Он наклоняется вперед, желудок сводит, и его рвет, струйка сероватой слюны стекает между колен. Отец смотрит на него и, не думая помочь, отворачивается, презрительно поджав губы. Мужчина, сидящий рядом с Арманом, протягивает ему флягу, чтобы он глотнул желтоватой воды с привкусом железа. Вши, блохи, клопы бегают по бокам и спинам, кусают липкую кожу, впиваются в головы. Пассажиры чешутся, скребутся, царапают себя ногтями до крови.