Сокровищница тайн - [40]

Чтоб о всяких делах вообще говорить перестал.

Но с тобою, старуха, не стану болтать и смеяться:

Птица тайн с языка неожиданно может сорваться.

Если тайна из сердца наружу не выйдет, тогда

Сердце пусть обливается кровью, теперь и всегда.

Если ж тайну раскрою, то счастья лишусь я всецело,

Клятву я преступлю — пропадет голова, и за дело».

Отвечала старуха: «Искать не пытайся в другом

Настоящего друга, — найдется в тебе лишь самом.

Тем, кто всех откровенней, оказывать бойся доверье,

Даже собственной тени оказывать бойся доверье.

Лучше это лицо ты монетою желтой зови, —

Хуже всей голове потонуть по заслугам в крови»[122].

Часто слышится мне, как в ночи раз за разом, тревожно

Голова говорит языку: «Берегись! Осторожно!»

Чтоб на плаху не лечь, свой язык ты не делай мечом[123].

Ты не день, — а лишь дню раскрывание тайн нипочем.

Коль завязан язык, человек беззаботен и весел, —

Только бешеный пес свой язык чуть не до земли свесил.

Благо будет тебе, коль удержишь под нёбом язык.

Хорошо, если меч не к ладоням, а к ножнам привык.

Многим сроду известно, что это и мудро и верно, —

И беда голове, коль язык говорлив непомерно.

Если будешь фиалкой, чьим запахом каждый влеком,

То тебя обезглавят твоим же они языком.

Пусть в посудине рта он молчит, не мешая дыханью,

Чтоб потом голова не воскликнула «ах!» над лоханью.

Усладительна речь — всё же накрепко губы зашей:

Забываться нельзя — за стеною немало ушей.

Слов не слушай дурных — надо ныне страдать глухотою,

И молчи о дурном — надо ныне дружить с немотою.

Что бы ты ни писал, придержи осторожно калам.

Если пишет другой, ты язык свой завязывай сам.

Бее смывай как вода, что услышать успел от другого.

Будь как зеркало нем: что увидел, об этом ни слова.

Что ревнивцу привиделось ночью, о том нипочем —

Хоть оно и чудно! — никому не расскажет он днем.

Нет сомненья, что купол, сияющий звездами ночью,

Днем расскажет едва ли, что видел он за ночь воочью.

Если хочешь у звезд благонравью учиться, то днем

Разглашать не подумай, что в сумраке видел ночном.

О глубокая ночь! В ней сокровища мира таятся.

В ней премногих сердец драгоценности тайно хранятся.

Кто в заботе о главном несется, как молния скор,

Не расскажет другому, на чем остановится взор.

Чья ввыси голова за девятое небо выходит,

Мяч свой с поля игры как прямой победитель выводит.

Те глаза и язык, что с наружною жизнью дружны,

Словно лишняя кожа иль волос, — срезаться должны.

Коль любовь за завесой становится чуду подобной,

То лишь выйдет наружу — и похотью станет трущобной.

Тайн господних суму только вере возможно соткать,

Но Трепальщика нить расщипали на хлопок опять[124].

Тайн завесой облек свою душу цветок нераскрытый,

Но, разверзнув уста, погибает он, кровью залитый.

Неужели ж такая доступна устам высота?

Повесть тайную сердца расскажут лишь сердца уста.

Миска сердца нужна, чтобы стали те кушанья любы.

Если ж попросту есть, обожжет тебе пламенем губы.

Есть души красноречье: оно и молчанье — одно.

Есть души поспешенье: оно промедленью равно.

Свет божественный сердца к тому лишь свой голос направит,

Кто, предавшись молчанью, другим говорить предоставит.

Сердца речи, которых в глубинах сердечных родник,

Не устам толковать, — передаст их лишь сердца язык.

Коль весельем души с Низами ты окажешься равным,

Будешь малым доволен и станешь владыкой державным.

РЕЧЬ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ О ПРИЯТИИ ЗАГРОБНОЙ ЖИЗНИ

Посмотри, как хорош этот чинный придворный прием[125],

Как приятен для глаз — словно свет полнолунья на нем.

Уж затеплены свечи, и полны подносы набата,

Уж воздвигнут и трон, и курильницы ждут аромата.

Ты, что веру покинул и к праху земному приник,

Страхи горних палат на тебя уже подняли крик.

«Возвращайся! — кричат. — Возвращайся от двери неверья!

Видишь царский шатер? Пребывай у его лишь преддверья!»

Ты от марева мира, от зноя пустыни вскипел.

В день суда перечислят, что скрыть ты при жизни успел.

Пес от стужи дрожит, свирепеющий, скалит он зубы, —

А лисица умней — осторожна, не ходит без шубы.

В полный серою ад превращен этот пасмурный дол, —

Счастлив тот, кто скорее по этой юдоли прошел.

Накопи же слюну, как обычай велит нам примерный,

Плюнь в источник кипящий[126] и жар загаси его серный.

То, что в долг получил ты, обратно отдай небесам,

Ведь из праха ты создан, и с прахом расстанься ты сам.

Сбрось земное с себя, как доподлинный мастер, умело, —

Ты свободен еще и душа не ослабла для дела.

Кто на этом пути проявляет надменное «я»,

Нас ограбит с тобой на проезжем пути бытия.

Скорпионова ярость страшней, чем драконова злоба:

Первый скрыт, а второй на виду, хоть кусаются оба.

Дом весь полон воров — поскорее сокровища прячь,

А пустыня — злых духов: считай свои четки и плачь.

Те, кто сердца дорогу избрал для своих беззаконий,

Грабят наш караван на последнем его перегоне.

О, боюсь я той ночи, когда совершат свой набег

И, унизив тебя, из пустыни прогонят навек.

Хоть и мелок твой враг, но беда от него пребольшая:

Так не делай ошибки, беспечно свой путь совершая.

Крупно с мелким враждуй, мелкодушью его вопреки.

Если мелочен будешь, тебя разобьют на куски.

Муравей хоть и мал[127], муравья хоть ничтожна силенка,

Но коль львица беспечна, без глаза оставит он львенка.