Сокровищница тайн - [38]

В этом узком проходе[113] срезают воры кошельки, —

Так спокойнее тем, кошельки у которых легки.

Знатен ты и богат — так не сетуй, что голову больно.

А не хочешь — уйди, нищету избери добровольно.

Безбородый, в унынье, что волосы плохо растут,

Увидал, как друг друга за бороды двое дерут,

И сказал: «Хоть лицо у меня, как у жителя ада,

Я спокоен, и мне — безбородому — в этом награда».

Пользу вящую видели люди разумные в том,

Чтоб изведал ты бедность, лишился бы вьюка с ослом

И к духовным вратам, Иисусу подобно, проник бы,

Без осла и без вьюка конечной стоянки достиг бы.

Если ты мусульманин, то гебром и в мыслях не будь.

Ты пекись о душе и заботы о грубом забудь.

Хлынул гибели вал — о, скорее спасай свою душу!

В волны кладь побросай, торопись, устремляйся на сушу!

Лучше с мозгом свободным в своем разорении стой,

Чем на пенистых гребнях подскакивать тыквой пустой.

Сан возвышенный в том, чтобы много не спать и поститься.

Величайшее благо — с земным достояньем проститься.

Не стервятник же ты, ведь не станешь дохлятины жрать, —

Стань же вороном — кровью не следует ног обагрять[114].

Если ж ты обескровлен — как пишут тела на картинах, —

В безопасности ты от свирепых когтей ястребиных.

Знай, что кровь — это печень, что стала жидка, как вода,

Иль огонь посрамившийся, ставший водой от стыда.

Если в теле желаешь уменьшить давление крови, .

Хоть железо ты сам, будь к удару его наготове.

Будь воздержан, но сразу привычку к еде не бросай.

Ешь всегда понемногу и кушанья впрок припасай.

Ест по малости лев и привычкою горд благородной.

Всё — без толку притом — лишь огонь пожирает бесплодный.

Круглым хлебцем одним удовольствован день[115], — потому

Стал он светом очей мудрецам, отвергающим тьму.

Ночь же — та напилась заревого вина[116], охмелела:

Кровь сгустилась у ней, почернело нетрезвое тело.

Ум обжоры скудеет, ответа не даст на вопрос,

Сердце ж — словно осока, в нем око страдает от ос.

Разум — та же душа, ей зиндан — твое бренное тело,

Меж сокровищ ее талисман — твое бренное тело.

Свет хранилища тайн на тебя изольется ль теперь,

Коль еще не разбит талисман, замыкающий дверь?

Мир земной ненадежен, и с ним разобщиться полезней,

Ненадежному миру скажи не колеблясь: «Исчезни!»

Если жизнь проведешь ты печальную в мире земном, —

Нет печали ему, да и ты не печалься о том.

Сыну негр говорил: «Что смеешься? Утратил ты разум:

Лучше слезы бы лил, что родился таким черномазым!»

Сын ответил ему: «В этом мире отчаялся я, —

Пусть на черном лице хоть сверкает улыбка моя!»

Смех на черном лице — необычного тут ничего нет:

Туча, если и черная, молнии всё ж не заслонит.

Если ты не пленился узилищем бренным своим,

Смело молнией стань и рассмейся над миром земным.

Всем известно: как сахар, улыбка сладка попугая,

Куропатка ж хохочет, сама себе рот затыкая[117].

Если только развяжется твой не ко времени смех,

Лучше плакать начни, чем такой не ко времени смех.

В гореванье горенье со смехом во время горенья

Человеку и молнии жизнь превращает в мгновенье[118].

Что в безрадостном смехе, подобном сгоранью свечи?

Этот горестный смех ты обильно слезой омочи!

Если ты, рассмеявшись, начнешь обнаруживать зубы,

Поскорей спохватись и зубами прикусывай губы.

Плачь для глаз не полезен, за частый, однако же, смех

Не похвалит никто, осужденье услышишь от всех.

Созерцаешь ты многое в мире, что старо и ново, —

Знай, что должная мера в дурном и в хорошем — основа.

Встань, сперва погорюй, а веселью предайся потом, —

Есть потребность и в этом, бывает потребность и в том.

Слышны стоны и в сердце, веселостью светлой богатом,

День соседствует с ночью, жемчужина — с черным агатом.

Нет счастливца, кого, лишь за то, что испил он воды,

По башке бы не треснули — долго ль дождаться беды!

Хоть богат караван, колокольчик не радует слуха.

Если сахар возьмешь, непременно на сахаре — муха.

Коль судьба твоя стала кормилицей мудрой твоей,

И в дурном и в хорошем предайся единственно ей.

Если уксусу даст, не кипи, как вино молодое.

Помолчи! Может быть, ожидает тебя и благое.

Лишь устойчивый может дорогою шествовать сей.

В путешествии с Хызром попутчик один — Моисей.

Принужден выполнять ты желанье любого вельможи,

Чтоб, подобно ему, в этом мире возвыситься тоже.

Только истинный друг, при несчастье о друге скорбя,

Устранит все ловушки и сам не покинет тебя.

ПОВЕСТЬ О СТАРЦЕ И МЮРИДЕ

Как-то шествовал старец-подвижник пустынной дорогой,

И мюриды при старце, и было мюридов премного.

Каждый думал из них, что от бренного мира отвык.

И, чтоб их испытать, громко выпустил ветер старик.

Отмахнулись они рукавами, замелькали их ноги, —

Лишь один возле старца остался на пыльной дороге.

И сказал ему старец: «Один ты остался. Зачем?

Все другие ушли, — почему не сопутствуешь всем?»

«Будь жилищем тебе мое сердце! — мюрид отвечает. —

Прах от ног твоих, старче, пусть голову мне увенчает!

Не принес меня ветер, решил я остаться с тобой, —

Из-за первого ж ветра могу ли расстаться с тобой?»

Всякий, ждущий подарка, уйдет, как подарок получит, —

Принесенное ветром его же порыв улетучит.

Быстро пыль подымается, быстро садится опять.

Это свойственно пыли: места постоянно менять.

Укреплялась гора на основе своей постепенно, —