О проникновении в сущность этой книги
От снов моей души я ныне недалече.
Под сводом замыслов я словно слышу речи:
«Спеши, о Низами, а то минует срок —
Неверны времена и вероломен рок.
Из животворных вод весну исторгни снова
И облеки весну весенней тканью слова.
Свой звонкий саз возьми, — твой короток привал,
Напев твой по тебе давно затосковал.
В путь опоздаешь, — глядь: ночь сумрак распростерла.
Некстати запоешь — под нож подставишь горло.
Как роза, говори лишь только должный срок,
Болтливой лилии привязан язычок.
Слова — булат. Чекан подобный сыщем где мы?
Чеканом слов своих чекань свои дирхемы.
Хоть выкован клинок, но трудность впереди:
До блеска лезвие ты камнем доведи.
Писать не надо слов, идущих не от мысли,
Их говорить нельзя. Своими их не числи.
Несложно нанизать слова свои на стих,
Но крепость дай стихам, чтоб устоять на них.
Слов много у тебя, — пусть будет их немного!
Сто вправь в одно, — в одно сто обращая строго!
Коль забурлит река неудержимых стоп,
Не полноводие увидим, а потоп.
Коль крови через край и слишком жадно тело,
Ты накажи его ножом врачебным смело.
Не много говори, дай речи удила.
Знай: изобилье слов есть изобилье зла.
Сдержи потоки слов, им предназначив грани,
Иль скажут: «Помолчи!» — и нет постыдней брани.
В словах — душа. Душа на все возьмет права.
Твоя бесценна жизнь — бесценны и слова.
Ты скудоумных брось, и жадных ты не слушай;
Взгляни: они продать за хлеб готовы душу.
Слова — жемчужины. Поэт — он водолаз.
И труден темный путь к ним устремленных глаз.
Страшатся мастера: им долгий опыт нужен,
Ведь бережно сверлят ядро таких жемчужин.
Строги сверлильщики к своим ученикам,
С опаской жемчуга вручая их рукам.
Ты трезв иль разум твой весь в опьяненье сладком,
Ты пищи не давай безудержным нападкам.
Ведь соглядатаев до сотни у тебя,
Они снуют вокруг, подол твой теребя.
Будь осмотрителен и не дохни беспечно.
Не думай про людей: глядят они беспечно.
И вот, заслышав звук тех потаенных слов,
Ушел я, словно дух, под свой безлюдный кров
В уединении, в котором сердце — море,
Бьют все источники, с душой твоей не споря.
И сказку начал я с того благого дня,
В сад райский обратил я капище огня.
Но это капище, вновь явленное взорам,
Я лишь разрисовал мной созданным узором.
Хоть все вмещать в слова живущим и дано,
И может в их ключе все быть заключено, —
Но если отражать в них истину мы можем,
То небылицы мы с их помощью не множим,
От неправдивых слов честь мигом утечет,
Предназначается правдивому почет.
Правдивый всем очам с лучами мнится схожим
Приемля золото, подобен он вельможам.
Зеленый кипарис лишь потому, что прям,
Не предан осенью осенним янтарям.
«Сокровищницу тайн» создать я был во власти,
К чему ж мне вновь страдать, изображая страсти?
Но нет ведь никого из смертных в наших днях,
Кто б страсти не питал к страницам о страстях.
И страсть я замесил со сладостной приправой
Для всех отравленных любовною отравой.
С какою ясностью я всем являю страсть!
К ней пристрастившимся — к моим стихам припасть!
Я взял такой сучок, каких и не бывало.
И фиников на нем нанизано немало.
Известен всем Хосров и знают о Ширин.
Какой рассказ милей и слаще? Ни один.
Но хоть предания отраднее не знали,
Оно, как лик невест, скрывалось в покрывале,
И списки не были известны. И Берда
Таила этот сказ немалые года.
И в книге древних дней, мне некогда врученной
В той местности, сей сказ прочел я, восхищенный.
И старцы, жившие поблизости, меня
Ввели в старинный сказ, исполненный огня.
И книга о Ширин людьми сочтется дивом,
В ней все для мудрого покажется правдивым.
И как же правдою всю правду нам не счесть?
Есть письмена о ней и памятники есть:
И очертания Шебдиза в сердцевине
Скалы, и Бисутун, и замок в Медаине.
Безводное русло, что выдолбил Ферхад,
Скупой приют Ширин меж каменных оград,
И город меж двух рек, и царственные взлеты
Дворцов хосрововых, и край его охоты,
Варбеда памятен десятиструнный саз,
И чтут Шахруд, Хосров там отдыхал не раз.
Мудрец сказал о них, но не дал он рассказу
К сказанью о любви приблизиться ни разу.
Тогда достигнул он шестидесяти лет,
И от стрелы любви уже забыл он след.
О том, как сладких стрел неистова отвага,
Повествовать в стихах он счесть не мог за благо.
К рассказу мудреца не тронулся я вспять:
Уже звучавших слов не должно повторять.
Я молвлю о делах, опущенных великим,
Велениям любви внимая многоликим.
Всех зовов сладостней любви всевластный зов,
И я одной любви покорствовать готов!
Любовь — михраб ветров, к зениту вознесенных,
И смерть иссушит мир без вод страны влюбленных.
Явись рабом любви, заботы нет иной.
Для доблестных блеснет какой же свет иной?
Все ложь, одна любовь — указ беспрекословный,
И в мире все игра, что вне игры любовной.
Когда бы без любви была душа миров, —
Кого бы зрел живым сей круголетный кров?
Кто стынет без любви, да внемлет укоризне:
Он мертв, хотя б сто крат он был исполнен жизни.
Хоть над любовью, знай, не властна ворожба,
Пред ворожбой любви — душа твоя слаба.
У снеди и у сна одни ослы во власти.
Хоть в кошку, да влюбись. Любой отдайся страсти!
Дерись хоть за нее, ну что ж — достойный гнев!
Ты без любви ничто, хоть ты и мощный лев.
Нет, без любви ничьи не прорастают зерна,
