Хосров и Ширин - [3]

Из самомнения, в котором есть и спесь.

Мой знаешь гороскоп? В нем — лев, но я сын персти,

И если я и лев, я только лев из шерсти.

И мне ли на врага, его губя, идти?

Я лев, который смог лишь на себя идти!

Где жизнерадостность? И снов о ней не стало.

И всей кичливости весенних дней не стало.

Слов юных похвальба, самовлюбленный бред —

Лишь опьянение; его потерян след.

Лет тридцать проживешь иль хоть бы только двадцать,

С былой беспечностью куда тебе деваться?

Еще под сорок лет нам радости даны,

А после — крыльев нет иль крылья не вольны!

А минет пятьдесят — ушло здоровье; очи

Ослабли. И для ног пути уже короче.

И неподвижны все, когда им шестьдесят,

И тело в семьдесят как бы впитало яд.

А в восемьдесят лет иль больше — в девяносто

Как одолеть нам жизнь и жить нам как непросто!

Коль дальше выйдешь в путь, и ты дойдешь до ста, —

Со смертью схожи дни, и жизнь, как смерть, пуста.

Столетье проживешь иль только день единый, —

Все ж разлучишься ты с пожизненной долиной.

Что ж, радостным пребудь на всем своем пути

И этой радостью создателя почти!

Будь, как свеча: она в своем восторге яра

И тает радостно от радостного жара.

Сверканье радости ты помни, как свеча, —

Та, что погашена и уж не горяча.

И так как радости не сыщешь ты без горя,

И так как льется смех, с твоей печалью споря,

Я дам тебе совет — я знаю, ты толков —

Лишь радости знавать. Послушай, он таков:

Коль осчастливлен ты благой судьбой, — умело

Ты бедняка, о друг, счастливым также сделай.

Ведь солнце радостно, а радостно оно

Затем, что радовать весь мир ему дано».

Начало рассказа

Так начал свой рассказ неведомый сказитель —

Повествования о канувшем хранитель:

Когда луна Кесры во мрак укрылась, он

В наследье передал Ормузу царский трон.

Мир озарив, Ормуз державно создал право,

И правом созданным прочна была держава.

Обычаи отца на месте он держал.

И веру с милостями вместе он держал.

И, рода своего желая продолженья,

Он посвящал творцу все жертвоприношенъя.

Творец, его мольбы отринуть не хотя,

Дал мальчика ему. О дивное дитя!

Он был жемчужиной из царственного моря.

Как Светоч, он светил, светилам божьим вторя.

Был гороскоп хорош и благостен престол:

Соизволеньем звезд свой трон он приобрел

Его отец, что знал судьбы предначертанье,

Ему «Хосров Парвиз» дал светлое прозванье.

Парвизом назван был затем царевич мой,

Что для родных он был красивой бахромой.

Его, как мускус, в шелк кормилица укрыла,

В пушистый хлопок перл бесценный уложила.

И лик его сиял, все горести гоня,

Улыбка сладкая была прекрасней дня.

Уста из сахара так молоко любили!

И сахар с молоком младенцу пищей были.

Как роза, он сиял на пиршествах царя,

В руках пирующих над кубками паря.

Когда же свой покой он люлечный нарушил,

Мир положил его в свою большую душу.

Был в те года храним он сменою удач,

Всему нежданному был ум его — толмач.

Уже в пять лет все то, что дивно в нашем мире,

Он постигал, и мир пред ним раскрылся шире.

Парвизу стройному лет наступило шесть,

И всех шести сторон мог свойства он учесть.

Его, прекрасного, увидевши однажды,

«Юсуф Египетский!» — шептал в восторге каждый.

И к мальчику отец призвал учителей,

Чтоб жизнь его была полезней и светлей.

Когда немного дней чредою миновало, —

Искусства каждого Хосров познал начало.

И речь подросшего всем стала дорога:

Как море, рассыпать умел он жемчуга.

И всякий краснобай, чья речь ручьем бурлила,

Был должен спорить с ним, держа в руках мерило.

Он волос в зоркости пронизывал насквозь,

Ему сплетать слова тончайше довелось.

Девятилетним он покинул школу; змея

Он побеждал, со львом идти на схватку смея.

Когда ж он кирпичи десятилетья стлал, —

Тридцатилетних ум он по ветру пускал.

Была его рука сильнее лапы львиной,

И столп рассечь мечом умел он в миг единый.

Он узел из волос развязывал стрелой.

Копьем кольцо срывал с кольчуги боевой.

Как лучник, превращал, на бранном целясь поле,

Он барабан Зухре в свой барабан соколий.

Тот, кто бы натянул с десяток луков, — лук

Хосров гнуть не мог всей силой мощных рук.

Взметнув аркан, с толпой он не боялся схваток,

Обхват его стрелы был в девять рукояток.

Он зло пронзал стрелой — будь тут хоть Белый див.

Не диво — див пред ним дрожал, как листья ив.

Коль в скалы он метал копья летучий пламень, —

Мог острие копья он вбить глубоко в камень.

А лет четырнадцать к пределу донеслись —

У птицы знания взметнулись крылья ввысь.

Он всё укрытое хотел окинуть взором,

Добро и зло своим отметить приговором.

Один ученый жил: звался Бузург-Умид.

Сам разум — знали все — на мудрого глядит.

Все небо по частям постичь он был во власти,

И вся земля пред ним свои вскрывала части.

И были тайны тайн даны ему в удел.

Сокровищниц небес ключами он владел.

Хосров его призвал. В саду, к чертогам близким,

Тот речью засверкал, — мечом своим индийским.

Он в море знания жемчужины искал,

Руками их ловил, царевичу вручал.

Он озаренный дух овеял светом новым, —

И было многое усвоено Хосровом.

Кольца Кейвана свет и весь хребет земли —

Весь мир именовать слова его могли.

В недолгий срок во власть морские взял он недра,

Все знал он, что открыл ему учитель щедро.

К Познанью дух пришел из безраздумных дней.

В своем пути достиг он царских ступеней.

Когда же для него — пределов звездных друга —