Сокровищница тайн - [33]

Нечестивое золото разве не тот же мышьяк?

Если золота блеск — беспокойной корысти причина,

Вспомни: блеск золотой на хвосте у любого павлина.

Можно только железом блестящее золото брать,

Потому кузнецом должно каждого шаха назвать.

Только к золоту влекся могучий Карун и, не щедрый,

Потому-то был ввержен в земные, потайные недра.

Ведай: золото — груз, коль оно жадных мыслей огонь,

Коль оно под ногами, оно — твой оседланный конь.

Если золото взял, возвращать его разве приятно,

Для чего ж его брать, коль нести его надо обратно?

Целый мир ты возьмешь жаркой жадности властной рукой,

От всего отказавшись, добудешь отрадный покой.

Если золото взял — разбросать его ты приготовься.

Но ведь было бы лучше не брать это золото вовсе.

Если золото копишь — в тебе воспаляется желчь.

Если золото тратишь — в тебе усмиряется желчь.

Посылают нам золото только восточные дали,

Знайте: «западным» люди его без причины назвали.

Там, на западе, в людях возвышенной щедрости нет,

На востоке же в щедрости видят отраду и свет.

То, что радостным утром подарит сиянье востока,

Запад вечером спрячет; дождавшись урочного срока,

Существо рудников только в золоте силу нашло,

Хоть безруки пернатые — им даровали крыло.

Хоть бы камнем дамасским проверено золото было,

Хоть бы качеством лучшим оно ненасытных манило,

Это золото брось, разглядев его вечный изъян:

Хоть оно и сверкает, но это сверканье — обман.

Кто же был не обкраден вот этим блистательным вором,

Не смущен этим гулем, снующим по нашим просторам?

ПОВЕСТЬ О ХАДЖИ И СУФИИ

Некий муж правоверный задумал к Каабе идти.

Приготовил он все, что должно пригодиться в пути.

Но один кошелек, из ниспосланных старцу всевышним,

Полный звонких динаров, хаджи показался излишним.

И подумал хаджи: «Некий суфий, святой человек,

Проживающий здесь, все мирское покинул навек.

Чует сердце мое: умиление в суфии этом,

Благонравье, и мир, и смирение в суфии этом».

И пошел он за ним, и привел его в дом, и извлек

Свой запас из ларца, и вручил он ему кошелек,

И сказал: «Сберегай ты под сенью безлюдного крова

Мой излишек. Вернусь, — и кошель будет нужен мне снова»,

И хаджи вышел в путь, что идет всем паломникам впрок.

Суфий принял кошель, чтобы целым вернуть его в срок.

Но помилуй, создатель! Уж долгие годы динары

Насылали свои на нестойкого суфия чары.

И сказал он, смеясь: «Хороши мои стали дела.

Звал судьбу золотую, — судьба золотая пришла.

Стану золото тратить, ведь с ним наслаждение слито,

Как легко получил я богатство, творцом не забытый!»

Потянул он за узел, раскрыл он добротный кошель,

Стал он славить ночами и песни, и негу, и хмель.

Золотую мошну он истратил на радости чрева,

Раздобрел, насыщаясь под рокоты струн и напева.

Наложил пятерню он на звонкого золота жар.

Черный локон красавца обвил его, словно зуннар.

За деяньем худым совершал он худое деянье.

Разодрал он хырку, — свой почет, не свое одеянье.

Всю добычу он съел, не оставил себе и тавра[106]

И жиров для лампады. И злая настала пора:

Возвратился хаджи. На индийца, влекомого к негам,

Он, как тюрок, нагрянул, нагрянул внезапным набегом.

Он сказал: «Эй, мудрец, принеси мне немедленно…» — «Что?» —

Тот спросил. — «Да динары». — «Молчи, все динары — ничто!

Щедрым стань, о достойный! Настойчивость брось. Ведь налога

Не взимают с развалин. У нищего стал ты порога.

Твой кошель опустел. Воздух в воздухе. Скорбный бедняк

И тугой кошелек! Совместит их лишь только простак.

Кто посмел бы по-тюркски на тюркские мчаться кибитки?!

Кто бы мог у индийца на время оставить пожитки?!

Столп достоинств моих и рукни искрометного шквал!

Столп не выдержал, нет, он под тягостным грузом упал».

С сотней возгласов буйных смеялся он, все раздавая.

С сотней стонов печальных он пал, о прощенье взывая.

Он стенал: «Я стыжусь! Да простит меня милость твоя.

Пусть неверным я был, мусульманином сделался я.

Мир не в вечном цветенье, с ущербом он горестным смешан,

Но в ущербе твоем только я, заблудившийся, грешен».

И хаджи молвил бог грозным голосом судного дня:

«Он скорбит. Все прости, тяжкой злобы в душе не храня».

И владелец динаров, услышавший бога, динары

Не хотел вспоминать. Мудрой щедрости понял он чары.

И подумал хаджи: «Я смирюсь. Я в убытке — ну что ж!

С неимущего шейха динаров своих не возьмешь.

У него ни зерна, у него нет иного залога,

Кроме веры в добро да надежды на милости бога.

Не богач этот суфий, он вечной нуждою томим,

Он имеет лишь «нет», лишь «алиф», что стоит вслед за «мим»[107].

И промолвил хаджи: «Если хочешь, я буду не строгим,

И проступок твой тяжкий не тяжким покажется многим,

Но, притворщик, скажи: «Мне отшельником быть не с руки», —

И рукою своей ты чужие не трогай мешки.

Независтливых нет, вожделений людских не измерить,

Горсти праха, о шейх, никому мы не можем доверить.

Прячь от дьявола веру. Храни этот клад, говорю,

Богдыхана запястье никто не дарует псарю.

Если веру отдашь, на тебя не наложат ни пени,

Разоренным глупцом на последней ты станешь ступени.

Полон жара иди. Мир — стоянка, влекущая к злу.

Должный край ты найдешь, только веру держа за полу.

Небосвод не на нищих во мраке ночей нападает,

На большой караван, на вельмож, богачей нападает.

На дорогах грабитель он, грабить ему нипочем.