Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ шестой. За океаномъ - [5]

Какъ бы то ни было, еврейскіе земледѣльческіе поселки существовали уже болѣе двадцати лѣтъ. Колонисты получали отъ управленія избу, лошадь, плугъ, немного сѣмянъ, и непривычными руками принимались воевать съ кустарникомъ, но черезъ два, три года проѣдались и разорялись въ пухъ и уходили, куда глаза глядятъ. На ихъ мѣсто, однако, постоянно являлись новые. Изъ огромнаго потока еврейской эмиграціи постоянно отдѣлялись небольшія струйки, которыя обѣгали большіе городскіе центры и стремились излиться на лоно природы, хотя бы въ корявыхъ кустарникахъ Нью-Джерси.

Уроженцы южно-русскихъ колоній, выходцы изъ румынскихъ селъ и патріархальныхъ литовскихъ мѣстечекъ, гдѣ козы пасутся прямо на улицѣ, задыхались въ раскаленной каменной пасти Нью-Іоркскаго Гетто и готовы были заложить душу и тѣло за глотокъ свѣжаго воздуха на ноксвильскихъ поляхъ.

Другіе являлись изъ неплодородной Палестины, какъ Сицимскій, или изъ Южной Америки, гдѣ дѣло колонизаціи обстояло хуже и откуда колонисты убѣгали толпами въ Соединенные Штаты.

Были такіе, которые по нѣскольку разъ разорялись на земледѣліи, уходили въ городъ и, накопивъ нѣсколько сотъ долларовъ каторжнымъ трудомъ у швейной машины или токарнаго станка, снова являлись на ферму.

Въ двадцать лѣтъ на фермахъ околотка смѣнились три или четыре комплекта фермеровъ. Въ концѣ концовъ самые цѣпкіе выжили и приспособились къ земледѣлію. Къ двадцатипятилѣтнему юбилею еврейскаго земледѣлія въ Америкѣ, который аристократы-благотворители отпраздновали съ большой помпой въ прошломъ году въ Нью-Іоркѣ, околотокъ насчитывалъ около пятисотъ семей, которыя были болѣе или менѣе прочно связаны съ земледѣліемъ. Ноксвильскія фермы занимали центральное мѣсто, но именно здѣсь земледѣльческія дѣла шли хуже всего. Рядомъ, подъ непосредственнымъ покровительствомъ того же благотворительнаго комитета, развивался бойкій фабричный городокъ, интересы котораго быстро возрастали и выдвигались на первый планъ. Зато изъ пятидесяти первоначальныхъ фермъ уцѣлѣло только около половины; остальныя оставались пусты изъ года въ годъ, и управленіе мало-по-малу стало сдавать ихъ польскимъ, русинскимъ и русскимъ выходцамъ, которые стягивались къ русско-еврейскому городу, ибо, по естественному ходу вещей, еврейскіе, польскіе и русскіе переселенцы въ Америкѣ разсматриваютъ другъ друга, какъ земляковъ и сплошь и рядомъ селятся вмѣстѣ.

Ѳенѣ, впрочемъ, некогда было думать о судьбахъ соціологическаго опыта въ Ноксвилѣ. Она сама представляла не менѣе интересный опытъ, глубоко живучій и примѣнявшійся къ новымъ условіямъ гораздо лучше большинства еврейскихъ фермеровъ.

Въ Америку Ѳеня попала почти случайно. Русскій чиновникъ, командированный въ Чикаго наблюдать за выполненіемъ русскаго казеннаго заказа, привезъ ее съ собою прямо изъ Твери. У него была жена и двое дѣтей, и онъ не могъ обходиться безъ прислуги. Барыня предложила Ѳенѣ шесть рублей въ мѣсяцъ, а баринъ на всякій случай обезпечилъ себя двухлѣтнимъ контрактомъ. Ѳеня, впрочемъ, рада была и такимъ деньгамъ, ибо до того она никогда не получала больше четырехъ рублей. Въ Чикаго Ѳеня проявила совсѣмъ новыя способности и оказалась совершенно незамѣнимой для своихъ господъ. Госпожа Барковская не могла нахвалиться своею предусмотрительностью. И хозяйка, и служанка одинаково не знали ни слова по-англійски, но Ѳеня какимъ-то безошибочнымъ инстинктомъ угадывала значеніе непонятныхъ звуковъ и сразу стала сговариваться съ лавочниками и поставщиками продуктовъ. Въ первый же день, придя въ мелочную лавку за уксусомъ, она скорчила такую кислую «уксусную» гримасу, что приказчикъ немедленно понялъ и удовлетворилъ ее. Къ вечеру она уже торговалась съ колбасникомъ изъ-за цѣны сосисокъ, пуская въ ходъ наглядную ариѳметику своихъ десяти пальцевъ и отстаивая интересы своихъ хозяевъ до послѣдняго полуцента. Черезъ недѣлю она отыскала въ своемъ околоткѣ нѣсколько русско-еврейскихъ лавокъ, гдѣ она могла безъ затрудненія изъясняться на своемъ отечественномъ нарѣчіи. Но съ этого дня отношенія Ѳени и ея хозяйки стали портиться. Новые знакомцы растолковали Ѳенѣ, что въ Америкѣ самая неопытная прислуга получаетъ 10–12 долларовъ въ мѣсяцъ, т. е. въ четыре раза больше ея условленной платы. Еще черезъ недѣлю Ѳеня попросила прибавки. Хозяйка выругала Ѳеню дурой и пригрозила полиціей. Ѳеня ничего не сказала, но на другое утро собрала свои вещи въ узелъ и ушла изъ дома. Неслыханно высокое жалованье оказалось настолько соблазнительнымъ, что оттѣснило на задній планъ даже тверскія воспоминанія, и Ѳеня, очертя голову, пустилась въ совершенно незнакомый міръ, вооруженная узломъ съ рухлядью, парой здоровыхъ рукъ и настойчивымъ желаніемъ накопить денегъ.

— Проживу! — сказала себѣ Ѳеня. — Вонъ люди живутъ да еще Бога хвалятъ. Небось, и я не хуже!

Эта полуинстинктивная, но твердая увѣренность, что она не хуже другихъ людей и имѣетъ равное со всѣми право добиться лучшаго угла и куска, была присуща Ѳенѣ съ ранней юности. Быть можетъ, она впитала ее вмѣстѣ съ новой деревенской атмосферой или вытвердила съ уроками въ школѣ, которую посѣщала два года. Эта увѣренность привела Ѳеню изъ деревни въ губернскій городъ и внушила ей охоту пуститься черезъ океанъ, и теперь помогла ей такъ быстро и рѣшительно сжечь свои утлые корабли и пуститься въ открытое плаванье.