Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ четвертый. Скитанія - [5]

Италія ограждена Альпами и Средиземнымъ моремъ. Торный путь въ Италію лежитъ черезъ Ривьеру, эту огромную международную гостиницу, устроенную по-дачному, на тепломъ южномъ воздухѣ, но со всѣми новѣйшими усовершенствованіями по кухонной, лакейской и картежно-увеселительной части, быть можетъ, для того, чтобы переходъ къ прекрасной и безмолвной античной старинѣ казался еще чудеснѣе и слаще.

1. Ривьера.

Въ Марселѣ на верху горы стоитъ старинный храмъ Богородицы на Стражѣ. На площадкѣ передъ церковью, надъ самымъ обрывомъ, красуется высокая позолоченная Дѣва. Ея мѣдные глаза глядятъ на море съ такимъ напряженнымъ вниманіемъ, какъ будто дѣйствительно стерегутъ что-то идущее вдали.

Въ церкви было тихо и темно и вѣяло особымъ холодомъ, который держится въ необитаемомъ мраморѣ даже въ жаркіе лѣтніе дни. Мимо меня прошла кучка малолѣтнихъ семинаристовъ подъ предводительствомъ жирнаго попа съ пробритой головой, но въ такой косматой шляпѣ, что она походила скорѣе на плохо остриженный парикъ. Они прошли въ алтарь и тотчасъ же исчезли въ одномъ изъ боковыхъ проходовъ.

Въ лѣвомъ пролетѣ церкви на видномъ мѣстѣ стоялъ огромный образъ Богородицы на Стражѣ. Предъ нимъ висѣло множество приношеній: золотыя и серебряныя руки и сердца, литые изъ золота пальцы. Это были посильныя замѣны тѣхъ больныхъ членовъ, которымъ Всеблагая Дѣва вернула прежнее здоровье. У подножія картины стояло нѣсколько деревянныхъ костылей, оставленныхъ разслабленными, которые тоже получили здѣсь исцѣленіе. Сверху на металлическихъ цѣпочкахъ спускались изображенія лодокъ и судовъ. Ихъ было много и во всѣхъ углахъ церкви они висѣли, какъ новыя лампады, ощетинивъ свои игрушечныя мачты, покрытыя позолотою и пылью. Стѣны церкви пестрѣли мраморными пластинками, объяснявшими въ такихъ же пыльно-золотыхъ словахъ смыслъ и значеніе этихъ даровъ: «Я просила Дѣву о помощи, и Она услышала меня»; «Богородица, избавь насъ отъ внезапныхъ бурь!»; «Посвящаю Дѣвѣ Маріи моего сына Марка!».

Прямо передъ образомъ висѣлъ на бронзовой проволокѣ длинный двухтрубный пароходъ, сработанный съ любовью и тщаніемъ, вплоть до мелкихъ гвоздиковъ на его обшивкѣ. Напротивъ пластинка на стѣнѣ гласила: «Такой же точно пароходъ Богородица спасла отъ бурь».

Это было царство древняго и незыблемаго авторитета. Мнѣ вспомнился Діогенъ, нѣкогда разсматривавшій въ такомъ же точно храмѣ жертвенныя и обѣтныя пластинки спасенныхъ моряковъ и вопрошавшій о тѣхъ, которые погибли въ крушеніяхъ. Съ того времени прошло три тысячи лѣтъ, но эта скалистая твердыня стояла непоколебимо и не хотѣла уступить ни одной іоты изъ своего магическаго рецепта. На зло сомнѣнію, наводнившему міръ, она совершала свои элементарныя чудеса съ такой же увѣренностью, какъ будто земля все еще держалась на четырехъ столбахъ и звѣзды были подвѣшены къ небу, какъ церковныя лампады.

Мнѣ стало скучно въ этой католической гробницѣ. Я вышелъ на паперть, и блескъ южнаго солнца ослѣпилъ меня еще ярче прежняго, и я почувствовалъ себя въ центрѣ жгучей, кипящей и прекрасной жизни.

У ногъ моихъ разстилался огромный южный городъ, застроенный высокими домами и прорѣзанный извилистыми улицами. Цѣлый лѣсъ мачтъ поднимался надъ пристанью, и море блистало вдали, слегка взволнованное поднимавшимся, вѣтромъ.

И вдругъ я ощутилъ то странное чувство, которымъ человѣческая масса привлекаетъ къ себѣ одинокое человѣческое сердце съ такою же силой, какъ магнитная гора привлекаетъ небольшую желѣзную иглу. Мое недавнее человѣконенавистничество исчезло безслѣдно, и мнѣ захотѣлось окунуться на самое дно человѣчества, погрузиться съ головой въ волны его страстей, увидѣть лицомъ къ лицу всю сложность пороковъ, прикасаться къ нимъ плечами и, быть можетъ, пройдя мимо, унести съ собой частицу стихійной жажды бытія, которою человѣческая толпа насквозь трепещетъ и дышитъ.

Я спустился на подъемной машинѣ и пошелъ внизъ по Канебьерѣ, главной марсельской улицѣ, сплошь уставленной лавками и ресторанами.

«Если бы въ Парижѣ была Канебьера, онъ былъ бы маленькій Марсель!» говорятъ марсельцы, но въ сравненіи съ Парижемъ на главной марсельской артеріи было слишкомъ много пыли и слишкомъ мало зелени. Прохожихъ было довольно, но все это были приказчики, лавочники и мелкіе чиновники того тускло-культурнаго типа, который повсюду одинъ и тотъ же, отъ Камчатки до мыса Доброй Надежды.

Пройдя по Канебьерѣ до конца, я свернулъ влѣво къ старой пристани. Она окаймила съ трехъ сторонъ бассейнъ грязной воды, наполненный сотнями судовъ, деревянныхъ и неуклюжихъ, лежавшихъ другъ возлѣ друга, какъ черепахи, грѣющіяся на солнцѣ.

Здѣсь было очень шумно и людно. Вереницы огромныхъ телѣгъ, высоко нагруженныхъ мѣшками и ящиками, тянулись двумя длинными потоками отъ пристани къ вокзалу и отъ вокзала къ пристани. Возчики, ободранные и полураздѣтые, въ огромныхъ кожаныхъ лаптяхъ и красныхъ фригійскихъ шапкахъ, переругивались при встрѣчахъ, жестикулируя съ непостижимою живостью. Впрочемъ, трудно было сказать съ увѣренностью, ругаются ли они или мирно переговариваются по своимъ дѣламъ.

На самой дорогѣ мальчишки играли въ камешки, женщины съ растрепанными волосами и грязнымъ лицомъ тутъ же на улицѣ чинили бѣлье, вязали сѣти или кормили грудью младенцевъ. Изъ простонародныхъ ресторановъ пахло оливковымъ масломъ и пресловутой bouillabaise, рыбной ухой съ чеснокомъ и шафраномъ, составляющей національное блюдо южной Франціи. Отъ всего Марселя пахло чѣмъ-то острымъ и зловоннымъ, и отравленное дыханіе средиземнаго города ударило мнѣ въ лицо вмѣстѣ съ рѣзкими крыльями начинавшагося мистраля.