Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ четвертый. Скитанія - [4]

Странникъ почувствовалъ, что любовь къ родинѣ живетъ въ его душѣ еще сильнѣе, чѣмъ прежде, и что изъ прежняго безпредметнаго чувства она стала ярче, получила плоть и кровь и опредѣленныя формы. Онъ любилъ теперь и этихъ смутныхъ искателей пути, бродившихъ вмѣстѣ съ нимъ у заповѣдной ограды, онъ благословлялъ и молодыя толпы, мятущіяся въ поискахъ истины, и тѣ широкіе нижніе слои, на прочномъ фундаментѣ которыхъ закладывалось основаніе грядущаго.

Такъ думалъ и чувствовалъ Странникъ, сидя на скамьѣ, а вагонъ быстро катился впередъ, слегка подскакивая на поворотахъ дороги. Газовый рожокъ мелькалъ подъ потолкомъ, осенній дождь мелкимъ и частымъ шелестомъ стучалъ въ окна. Кругомъ поѣзда разстилалась такая же скучная, унылая, дождливая равнина, какъ и та, которая осталась тамъ, по другую сторону ограды.

Парижъ, 1900 г.

Въ Италіи

Очерки.

Когда я слишкомъ долго остаюсь въ каменныхъ нѣдрахъ большого столичнаго города, мною постоянно овладѣваетъ назойливая и нетерпѣливая тоска. Мнѣ начинаетъ казаться, что я запертъ въ обширной каменной темницѣ, вымощенной гранитомъ и закованной въ крѣпостную ограду. Фонари на улицахъ мерцаютъ, какъ корридорныя лампы, высокія крыши домовъ смыкаются, какъ сводъ, и городовые на перекресткахъ молчатъ, какъ тюремщики, и стерегутъ арестантовъ, чтобы они не убѣжали на просторъ.

И мнѣ кажется тогда, что эта многолюдная толпа, которая кипитъ на улицахъ, какъ расплодившаяся тля, и расползается во всѣ стороны, какъ гигантская амёба, толпа грубая, наглая, мучительно-плоская, которая читаетъ вздорныя газеты и дружно подхватываетъ каждый нелѣпый слухъ, которая любитъ скандалы, бьетъ пойманнаго вора и постоянно готова отдать первому встрѣчному авантюристу свою кровь и свои послѣдніе гроши, что эта безчисленная и неосмысленная масса есть все человѣчество и что кромѣ нея нѣтъ ничего на землѣ.

Тогда мнѣ становится уныло и темно, ибо въ человѣчествѣ моя вѣра и, я гляжу сквозь нее, какъ сквозь широкое окно, изъ мрачнаго настоящаго въ свѣтлое и легкое будущее.

Никто не можетъ жить на землѣ безъ упованія и безъ вѣры. Но мы не вѣримъ въ благодатную мудрость природы и не вѣримъ, что все идетъ къ лучшему въ лучшемъ изъ міровъ. Мы знаемъ, что міръ скверенъ и жестокъ, а природа бездушна и расточительна. Земная жизнь начинается крикомъ боли и кончается агоніей, лучшія радости ея поставлены природой, какъ ловушки, для самыхъ грубыхъ цѣлей и автоматическихъ расчетовъ, и даже въ самой душѣ человѣческой гнѣздятся звѣриныя страсти, злоба и жадность, и слѣпое самосохраненіе.

Но тѣмъ не менѣе мы вѣруемъ въ силу человѣческаго духа, мы уповаемъ, что человѣчество вырастетъ само изъ себя, какъ вырастаетъ дерево изъ подземнаго корня, и завладѣетъ міромъ и пересоздастъ его по своему разуму и желанію и пересоздастъ само себя, чтобы сравняться съ образомъ и подобіемъ Божіимъ, который носится предъ его глазами, какъ зовущій впередъ идеалъ. Тогда люди будутъ жить на землѣ счастливые и безсмертные, какъ боги, и райское блаженство — какъ старая басня предъ тѣмъ, что когда-нибудь будетъ, дѣйствительно будетъ на землѣ.

Такова наша вѣра, и кто помрачитъ эту вѣру, тотъ прегрѣшаетъ противъ Духа Святого, и лучше было бы надѣть ему жерновъ на шею и бросить его въ глубокій омутъ.

Но когда я слишкомъ долго живу въ большомъ столичномъ городѣ, я самъ начинаю прегрѣшать противъ этой вѣры и изъ-за лѣса каменныхъ трубъ перестаю видѣть просвѣтъ въ свѣтлое небо будущаго. Тогда мнѣ хочется сдѣлать шагъ въ сторону и посмотрѣть издали на этотъ городъ и толпу, такъ чтобы докучливыя подробности слились вмѣстѣ и общія черты вѣчнаго плана выступили изъ-подъ налипшей грязи. Послѣ того я начинаю видѣть, что эта толпа идетъ по предустановленному пути и совершаетъ, помимо своего вѣдома, даже противъ своей воли, часть великой общей работы, необходимой для осуществленія столь же великой общей цѣли, ибо въ конечномъ счетѣ нѣтъ ничего ненужнаго и самое безцѣльное дѣйствіе не пропадаетъ даромъ. Сильные и слабые, добрые и злые вносятъ свой вкладъ въ общую сокровищницу накопляемой энергіи, знанія и труда.

И если моей душѣ еще не стало легче, я дѣлаю новый шагъ и гляжу на человѣчество уже сквозь историческую даль. Тогда настоящее исчезаетъ и прошедшее обнажается, то невидимое прошлое, которое уже совершилось и исчезло, и между тѣмъ существуетъ и живетъ въ настоящемъ. И вмѣсто живыхъ людей, способныхъ ежеминутно на капризъ и предательство, по улицамъ города движутся призраки, уже окончившіе свое земное поприще, и я слѣжу за ними съ интересомъ, но безъ опасенія, и черпаю въ этомъ зрѣлищѣ твердость и готовность ждать, ибо на ихъ костяхъ зиждется исторія и эти мертвые люди надежнѣе, чѣмъ живые.

Земные пути извилисты и судьбы многообразны. Есть страны, прошлое которыхъ говоритъ громче настоящаго. Ихъ земля, — какъ неизгладимая скрижаль, на которой вписана древняя, но вѣчно юная лѣтопись.

Во главѣ ихъ Италія, эта зеленая гробница, гдѣ человѣчество три раза отцвѣтало и снова расцвѣтало безсмертнымъ голубымъ цвѣткомъ духовной радости и просвѣтлѣнія. Тамъ бывшія судьбы человѣчества еще сверкаютъ мозаичной картиной, на фонѣ неувядающей зелени, среди благовонныхъ апельсиновыхъ рощъ, на вышкахъ прибрежныхъ утесовъ, обрызганныхъ синими волнами, пѣнистыми, игривыми и капризными какъ юныя нереиды, дочери синяго моря. Тамъ порывы безсмертнаго духа высѣчены въ твердомъ и бѣломъ мраморѣ, и мраморъ этотъ такъ прекрасенъ, что блескъ его разсѣиваетъ дальнюю мглу и бросаетъ пророческій лучъ въ сонное и невѣдомое будущее.