Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ четвертый. Скитанія - [2]

Были люди, которые сходили съ ума передъ этой стѣной и кричали, осыпая ее проклятьями до полной потери голоса и разсудка, но она равнодушно стояла и ждала, пока послѣдняя вспышка живого гнѣва замретъ въ ихъ истощенной груди. Были другіе, которые бросались на нее съ размаха, царапали ногтями и бились головою объ холодный камень, но камень былъ тверже и ни разу не дрогнулъ отъ натиска. Только мѣстами на немъ остались полинялыя бурыя пятна, и однажды, проходя мимо, Странникъ узналъ мѣсто, гдѣ и онъ въ свое время получилъ аварію, и невольно схватился рукою за голову, ощупывая старый шрамъ. Въ другомъ мѣстѣ онъ слышалъ глухіе стоны и видѣлъ безчувственныя тѣла, лежавшія у подножія стѣны. А стѣна стояла и хмурилась какъ ни въ чемъ не бывало.

Тѣнь отъ этой стѣны не рѣдѣетъ даже въ полдень, и въ ея чертѣ процвѣтаютъ только смутныя и трусливыя души. Странникъ узналъ ихъ, этихъ блѣдныхъ людей, бродившихъ, какъ сонныя мухи, по городскимъ улицамъ, съ чернымъ сюртукомъ на плечахъ и чернильными пятнами на пальцахъ; за двадцать лѣтъ они нисколько не измѣнились; ему казалось даже, что онъ узнаетъ ихъ лица. Вотъ толстый повытчикъ съ брюхомъ, прочно утвержденнымъ на монументальныхъ ногахъ, и съ головой, составляющей только придатокъ къ брюху. Вотъ молодой начинающій писецъ съ куньимъ лицомъ и подвижнымъ, безпокойно нюхающимъ носомъ. Странникъ былъ почти увѣренъ, что двадцать лѣтъ тому назадъ именно этотъ писецъ принесъ ему копію казенной бумаги для прочтенія и подписи, а между тѣмъ ему на видъ было не больше двадцати лѣтъ. Вотъ департаментскій виценачальникъ съ геморроидальнымъ лицомъ и лысиной на затылкѣ. Двадцать лѣтъ тому назадъ именно такой виценачальникъ объяснялъ Имяреку точное значеніе слова: «внутренній врагъ».

Казалось, время катилось надъ этимъ страннымъ городомъ и его жителями такъ же безслѣдно, какъ надъ какимъ-нибудь очарованнымъ замкомъ, наполненнымъ спящими дѣвами.

Городъ этотъ былъ сплошной департаментъ, и всѣ люди съ сюртуками на плечахъ были чиновники.

Одни изъ нихъ служили порядку и писали входящія и исходящія бумаги, другіе продали свое время мамону и записывали ежедневно число отрѣзанныхъ купоновъ или взысканныхъ штрафовъ, третьи воображали, что служатъ идеѣ, но ихъ кумиромъ была фраза, написанная на бумагѣ и не имѣвшая ничего общаго съ жизнью, и вѣра ихъ была, какъ будійская молитва, наклеенная на барабанѣ, который постоянно вертится при помощи вѣтра, летящаго мимо.

Три четверти обитателей города носили рубахи-косоворотки и шерстяныя фуфайки, но они питались крохами отъ департаментскаго стола, отдавая взамѣнъ свое время и трудъ.

Дворники счищали грязь съ тротуаровъ, и днемъ, и ночью торчали у воротъ, городовые съ непроницаемымъ видомъ стояли на углахъ улицъ и чинно стерегли, не подвернется ли случай накостылять кому-нибудь шею. Всѣ промыслы были назначены на поддержаніе чиновниковъ и имѣли, такъ сказать, государственное значеніе. Сапожники и портные шили имъ обувь и платье, подгородніе мужики растили овощи и ягоды, даже зарѣчныя бабы, отрѣзанныя отъ города отсутствіемъ моста, ежедневно приплывали на паромахъ и приносили молоко, для того, чтобы чиновничьи матери могли вскармливать изъ рожка будущихъ государственныхъ младенцевъ.

Даже нищіе на перекресткахъ существовали для того, чтобы быть объектомъ проектовъ о предупрежденіи и пресѣченіи.

Были въ томъ городѣ люди, которые сновали по улицамъ и искали живого дѣла, но жизнь огородила рѣшетками всѣ существовавшія поприща. У входа въ каждую ограду сидѣлъ василискъ, считалъ входящихъ и наблюдалъ за тѣми, которые были внутри. Отъ его змѣинаго взгляда блекли самые яркіе порывы, увядали благородныя стремленія, и вмѣсто нихъ вспыхивали мелочи жизни, столь же противныя, какъ и ея пороки. Вмѣсто орудій труда въ оградѣ были бирюльки, и люди, вошедшіе внутрь, играли ими, какъ дѣти, а сторожъ былъ ихъ маркеромъ, и всѣ ихъ помыслы были направлены на то, чтобы обсчитать его на нѣсколько очковъ. Когда же онъ ловилъ ихъ на мѣстѣ, они прятали руки за спину, отпирались, божились и сваливали вину другъ на друга.

Были немногіе люди, которые успѣли сорвать съ своихъ глазъ узкіе очки сектантства и видѣли жизнь такою, какой она была въ дѣйствительности, и они метались съ мѣста на мѣсто, не находя себѣ живого интереса; въ душѣ ихъ была пустота и на языкѣ желчь и постоянный укоръ себѣ и окружающимъ. Были другіе, сильные и готовые на подвигъ, но жизнь перегоняла ихъ изъ одного тупика въ другой, и души ихъ были скомканы и покрыты ранами отъ постоянныхъ толчковъ и ударовъ. И не было никого, кто бы встрѣтилъ ихъ на грустной дорогѣ хотя словомъ поздняго сожалѣнія.

Правда, далеко, въ глубинѣ пропасти, которая оточила со всѣхъ сторонъ безсильное существованіе этихъ отверженцевъ, билось и трепетало настоящее дыханіе жизни. Оно было такъ далеко и такъ скрыто, что Странникъ не могъ различать его своими тѣлесными очами, но онъ смутно ощущалъ, какъ порою, въ разгаръ жестокой стужи, оттуда поднимается дыханіе тепла, смягчающее морозъ и обращающее неподвижный бѣлый снѣгъ въ текучую воду. Напрасно дворники съ ранняго утра принимались работать метлами, сметали живую влагу съ мостовой и, смѣшавъ ее со снѣгомъ, обращали въ слякоть. На чинныхъ деревянныхъ плиткахъ, окованныхъ желѣзными скобами, уже не было зимней чистоты. Порой на бойкомъ перекресткѣ, прямо изъ-подъ ногъ прохожихъ, выбивалась краткая, но сильная струя, и подъ настилкой улицы слышалось подземное клокотаніе, восходящее вверхъ; камни тротуаровъ, обтесанные по шнуру, со дня первоначальной закладки, начинали шевелиться въ своихъ гнѣздахъ. Потомъ все стихало, и великій всероссійскій масонъ, Угрюмъ-Бурчеевъ, укладывалъ камни на прежнее мѣсто, и только Странникъ продолжалъ заглядывать въ бездну, стараясь уловить смыслъ таинственнаго процесса, жившаго въ ея нѣдрахъ.