Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ четвертый. Скитанія - [3]

А на противоположной сторонѣ бездны, оточившей городъ, была широкая земля. Тамъ были холмы, надъ которыми поднимались высокія трубы, откуда съ утра взвивались клубы густого дыма. По вечерамъ надъ холмами мерцали огни и слышались пѣсни, то безнадежно заунывныя, то безшабашно веселыя, звуки которыхъ, однако, всегда долетали въ городъ одинаково печальнымъ и хватающимъ за сердце отголоскомъ. Тамъ разстилались широкія нивы, надъ которыми по лѣтнимъ вечерамъ поднимался росистый туманъ, проплывавшій надъ городомъ легкими бѣлыми облаками, и обширные луга, гдѣ паслись стада, которыя являлись въ городъ кровавыми лоскутьями мяса.

Тамъ была жизнь сложная и могучая, раскинувшаяся на безбрежномъ просторѣ, заключавшая въ себѣ залогъ внутренняго роста, великая и разнообразная, какъ цѣлый своеобразный міръ. Но пропасть, отдѣлившая Странника отъ этой жизни, была широка, и нигдѣ не было перекинуто моста, даже такого тонкаго, какъ лезвее меча, по которому мусульманскія души должны переходить въ рай. И онъ чувствовалъ себя въ городѣ, какъ въ безвыходномъ плѣну, въ такомъ же заточеніи, какъ въ далекой восточной пустынѣ, только при другой обстановкѣ и другихъ условіяхъ.

Прошлое, отъ котораго Странникъ мечталъ освободиться, не хотѣло оставить его въ покоѣ, и онъ вѣчно чувствовалъ себя въ положеніи человѣка, невидимо призваннаго давать отвѣтъ по поводу и безъ всякаго повода. Онъ чувствовалъ себя въ положеніи жука, котораго поймали и продержали цѣлый день въ коробочкѣ, а теперь отпустили на травку, привязавъ его за ногу болѣе или менѣе длинной ниткой, но который знаетъ, что въ любую минуту его могутъ притянуть назадъ.

И сказалъ себѣ Странникъ: — Что я буду дѣлать въ этомъ городѣ? Я потерялъ слишкомъ много иллюзій, и стыдно мнѣ съ моими сѣдыми волосами опять начинать игру въ бирюльки!.. Я не могу играть въ прятки со старшими, какъ четырнадцатилѣтній гимназистъ, и жить ожиданіемъ, что свѣжія почки выйдутъ изъ холоднаго камня!.. И неужели я весь свой вѣкъ долженъ жить за оградой, какъ быкъ, котораго загнали въ ограду?

И сказалъ себѣ Странникъ: — Земля такъ велика и разнообразна! Есть климаты болѣе теплые и народы болѣе счастливые… Неужели долженъ я жить, не увидѣвъ ни разу, какъ смотритъ человѣкъ, который не боится, что ему съ минуты на минуту дадутъ толкачемъ по затылку.

И сказалъ себѣ Странникъ: — Земля такъ мала и тѣсна. Это комъ глины, плавающій среди неизмѣримой пустоты пространства, а люди — безногіе черви, ползающіе по его поверхности. Пусть же я, по крайней мѣрѣ, осмотрю ее вдоль и поперекъ, измѣрю нашу круглую темницу справа налѣво и сверху донизу, чтобы я не былъ худшимъ изъ рабовъ и самымъ неподвижнымъ изъ пресмыкающихся!

И вотъ Странникъ ужъ на границѣ. Ворота огромной ограды медленно отворились и выпустили его наружу. Люди въ остроконечныхъ каскахъ замѣнили людей въ шапкахъ безъ козырька, поѣздъ пошелъ быстрѣе и легче. Третій классъ вокзаловъ пересталъ напоминать стойло, чаще прежняго замелькали газеты и печатная бумага. Это была другая сторона Рубикона.

Вагонъ быстро грохоталъ по рельсамъ, а Странникъ сидѣлъ на скамьѣ и думалъ свою думу. Отчизна, къ которой онъ стремился столько лѣтъ и которую въ теченіе послѣднихъ десяти мѣсяцевъ въ порывѣ раздраженія называлъ Абиссиніей, опять предстала ему, какъ великое цѣлое, къ которому онъ былъ привязанъ неразрушимою цѣпью.

Въ сердцѣ его открылась и засочилась рана, онъ почувствовалъ, что новое удаленіе есть тоже изгнаніе, которое опять перерѣзываетъ живые нервы и жилы, успѣвшіе прирасти къ великому сердцу страны безъ его собственнаго вѣдома. Смутное прозябаніе въ городѣ чернильныхъ душъ предстало предъ нимъ въ своемъ настоящемъ свѣтѣ, и невѣдомая жизнь на широкой равнинѣ какъ будто говорила ему: я не стану приспособляться къ тебѣ, но ты, если хочешь жить и не быть на землѣ безполезнымъ бременемъ, ты долженъ приспособляться и не пугаться никакой работы, если бы даже тебѣ пришлось опять начать съ азовъ. А если ты не хочешь, тѣмъ хуже для тебя!.. Ты мнѣ меньше нуженъ, чѣмъ я тебѣ. У меня много такихъ дѣтей, и каждый замѣнитъ тебя, а я у тебя одна, и ты нигдѣ не можешь найти себѣ мѣста, помимо меня. Гордость твоя безплодна, гнѣвъ твой ненуженъ никому…

Такъ раздумывалъ Странникъ на скамьѣ своего вагона, но онъ утѣшалъ тебя тѣмъ, что онъ свободенъ теперь и можетъ ѣхать, куда ему вздумается.

— Я столько ждалъ! — говорилъ онъ себѣ, могу подождать еще годъ или два. Я ѣду на западъ, но, объѣхавъ кругомъ землю, могу пріѣхать съ востока. Удаляясь, приближаемся!..

Въ то же самое время Странникъ почувствовалъ, что гнѣвъ и раздраженіе, собравшіеся въ его душѣ противъ странныхъ людей, съ которыми онъ велъ такіе злобные споры на стогнахъ и въ жилищахъ города, исчезли и смѣнились жалостью и любовью.

— Живите! — говорилъ онъ имъ теперь, когда уже больше не могъ ихъ видѣть. — Не слушайте ничьихъ кладбищенскихъ рѣчей, цѣпляйтесь за каждый выступъ жизни, за каждый корень, торчащій изъ ея узкихъ каменныхъ разсѣлинъ!..

— Дѣлайте то, что можно дѣлать и старайтесь дѣлать то, что невозможно; сносите щебень для того, чтобы засыпать пропасти; обтесывайте камень за камнемъ, чтобъ строить мосты, не гнушайтесь малаго, но ищите бо́льшаго, не отступайте передъ дѣтскими азами, но, повторяя ихъ, чувствуйте какъ взрослые люди!..