Собрание сочинений. Том 2. Биография - [303]

Шрифт

Интервал

Две первые беседы со Шкловским записаны в 1967–1968 гг. Виктором Дувакиным, филологом, собиравшим архив устных воспоминаний о Маяковском. Это — самое начало работы Дувакина в новой для него области — устной мемуаристике. Профессионал маяковсковед, он расспрашивал тогда своих собеседников главным образом о Маяковском и тех, кто был с ним тесно связан биографически. Поэтому и Велимир Хлебников, и Александр Блок, и Николай Гумилев, и Сергей Есенин затронуты в беседах со Шкловским лишь попутно и бегло[1320].

Третья беседа записана В. Радзишевским в 1981 г. Им же подготовлены и чрезвычайно подробные и содержательные комментарии ко всем трем беседам, материал которых покрывает и более раннюю книгу Шкловского «О Маяковском».

Начнем с преамбулы, написанной В. Радзишевским специально для нашего издания:

«Я несколько раз встречался со Шкловским после Дувакина — с октября 1968 года по июль 1981-го. Дважды по настоянию Тамары Владимировны Ивановой, вдовы писателя Всеволода Иванова, записывал воспоминания Шкловского о ее покойном муже. Всеволод Иванов был одним из „Серапионовых братьев“. Иногда и Шкловского причисляют к ним. И я спросил, согласен ли он с этим. Виктор Борисович искренне удивился:

— Я был старше.

А рассказ о Всеволоде Иванове подытожил так:

— Мы считали, это будет писатель масштаба Бальзака. Если писатель не получается, виновата или жена, или цензура.

Я не удержался и подсказал:

— Здесь и то, и другое?

Виктор Борисович ответил как выдохнул:

— Да! Тамара Владимировна трудный человек. Благодаря своей энергии.

На даче Литературного фонда в Переделкине Шкловские занимали второй этаж. На первом жил Алим Кешоков, который по возрасту годился Виктору Борисовичу в сыновья, зато в должности председателя Литфонда ведал распределением дач. Когда я не без труда взобрался по крутой деревянной лестнице, маленький Шкловский лежал на огромной кровати, поверх зеленого пледа и перед лицом держал на весу тяжелый том „Анны Карениной“ из серии „Литературных памятников“. Я сел у изголовья на скамеечку, служившую хозяину ступенькой, чтобы залезать на кровать, Виктор Борисович сел на кровати, поджав ноги, и мы оказались голова к голове. Он говорил — я слушал. Среди прочего он рассказывал о съемках какого-то фильма с таким скудным бюджетом, что пришлось заменить панораму крупными планами. Но от этого получилось гораздо сильнее. Он говорил прерывисто, на коротком, замиравшем дыхании, тихо, а местами и неразборчиво. Я толком ничего не понял. Но дома полистал книги Шкловского и восстановил весь монолог. Речь шла о съемках психической атаки в „Чапаеве“ братьев Васильевых.

Да, Шкловский успел так много всего и не по одному разу рассказать, написать и напечатать, что давно уже волей-неволей вспоминал не столько то, что было, сколько то, что он об этом рассказывал и писал. К тому же он слишком хорошо знал, что и как можно и нужно вспоминать. Это знание не гарантировало долгой жизни. Но пренебрежение им укоротило бы жизнь наверняка».

Слова освобождают душу от тесноты. Рассказ об ОПОЯЗе

Комментарии: И. Калинин

Этот текст — последний из опубликованных при жизни мемуарных текстов В. Шкловского. Включен им в состав сборника «О теории прозы», одна часть которого воспроизводит статьи из одноименного сборника 1929 г., а другая представляет собой новые тексты. С этого эссе начинается вторая часть сборника, озаглавленная «О теории прозы. 1982». Печатается по первому изданию: Шкловский В. О теории прозы. М.: Советский писатель, 1983. С. 68–98.

Иллюстрации

Борис Владимирович Шкловский, отец писателя