Собрание народных песен - [11]

52 ТАТАРСКИЙ ПОЛОН

Что у нас поле за пыль пылит.

Пыль пылит и война стоит?

Там огни горят, русских полонят.

Доставалась теща зятюшке.

Он привел тещу к широку́ двору́;

— Ты встречай, жена, встречай, барыня,

Я привел тебе бабу старую.

Бабу старую, полонёную.

Ты заставь ее трех дел делати:

Ру́ченьками бел кудель прясти,

Гла́зоньками гусей пасти,

Ноженьками дитя качать.

Качает дитя, прибаукивает:

— Ты баю-баю, дитя милое,

Ты по батюшке роду турского,

А по матушке роду русского.

Твоя-то мать моя дочь родна,

Полонили ее девяти годов,

Девяти годов по десятому.

Услыхали ее няньки-мамушки,

Прибежали они к своей барыне:

— Ах ты, барыня, наша сударыня,

Что говорит баба старая.

Качает дитя прибаукивает:

«Ты баю-баю, дитя милое,

Ты по батюшке роду турского,

Ты по матушке роду русского.

Твоя-то мать моя дочь родна,

Полонили ее девяти годов,

Девяти годов по десятому».

— Государыня моя, матушка!

Вот тебе золоты ключи,

Отпирай кованы ларцы,

Ты бери казны сколько надобно,

Ты поди, мати, в святую Русь.

53 ГРОЗНЫЙ ЦАРЬ ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ

Грозный царь Иван, сударь, Васильевич,

Созывал он почёстный пир.

Всех князьёв и господ бояр;

И хвалился Грозный царь,

Иван, сударь, Васильевич:

— Взял я Казань, взял и Астрахань,

Взял великий скобы Новгород[14],

Вывел измену из каменно́й Москвы! —

Его сын и возговорит:

— Ты, родимый мой тятинька,

Грозный царь Иван Васильевич!

Не во гнев бы твоей милости!

Не хвались ты, мой тятинька:

Взял ты Казань, взял и Астрахань,

Взял великий скобы Новгород, —

Не вывел измену из каменно́й Москвы.

Что измена-то с тобой за одним столом,

За одним столом пьёт и кушает,

Бела ле́бедя ру́шает,

С одного блюда, с одной ложечки! —

Грозный царь Иван Васильевич:

«Уж и как же нам свово сына известь?»

Выходил он на но́вое крыльцо,

Закричал он громким го́лосом своим:

— Ино есть ли у меня палачи,

Палачи-то уда́лы молодцы́,

Чтоб срубили сыну голову

Да по самыя по плечики,

По его бы по могучия,

Положили б на сере́бряно блюдо,

Принесли бы к государю во дворец! —

Не успел он слово молвити,

Уж где не́ взялся стреме́нный стрелец,

Он садился на несёдлаго коня,

Он и гонит Никитской улицей

Ко Никите ко Романычу:

— Вы раздайтесь, люди добрые:

За мной дело государево! —

Он идёт — от дверей отпихивает,

Всех слуг-прислуг отпы́ривает,

От дверей отдвигивает:

— Отойдите, слуги верные:

За мной дело государево! —

Он стои́т-то — богу молится,

Богу молится, сам речь говорит:

— Ты, Никита Романович!

Что́ ты крепко спишь — не про́снешься?

Ты не знаешь горя великого:

Что потухла воску яраго свеча,

Что померкло солнце красное,

Что померкли звезды восточныя,

Что не стало твово́ крестничка,

Нашего мла́даго царевича!

Повезли-то его на Боло́тичко,

На Боло́тичко, на Житный двор,

Чтоб срубить-то ему голову

Да по самыя по плечики,

По его ли по могучия! —

А Никита Романович,

Он скорёхонько просыпается,

В лёгку одёжу одевается,

На босы́ ножки в сапо́жки обувается,

Он садится на несёдлаго коня,

Он и гонит Никитской улицей

На Боло́тичко, на Житный двор:

— Вы раздайтесь, люди добрые:

За мной дело государево! —

Никто за топор не прима́ется,

У всех руки отымаются;

Уж как взя́лся-приня́лся Малютушка,

Что Малюта Разкурлатов сын.

Он ударил его по белу лицу:

— Ты, Малюта Разкурлатов сын!

Не за свой ты кус хватаешься.

Этим кусом ты подавишься!

Ино кто хочет за царя умереть?

Того господи избавит от грехов,

От грехов, от муки вечныя! —

Уж и выискался стреме́нный стрелец:

— Я хочу за царя умереть! —

Тут срубили ему голову

Да по самыя по плечики,

По его ли по могучия;

Положили на сере́бряно блюдо,

Понесли к государю во дворец.

Грозный царь Иван Васильевич,

Выходил он на Кра́сное крыльцо:

— Что собаке собачья смерть! —

Во светлое воскресеньице

Разослал указ по всеи Москве,

По всем городам, по всем деревням:

Что зау́тра, в светло воскресение,

Приходили б люди добрые,

Приходили бы ко за́втрене.

Они все бы в платьях чёрныих,

Они все бы во кручи́нныих,

А Никита Романович,

Уж он поцветнее всех надел.

Он стоит — богу молится.

Что выходят от зау́трени,

Поздравляет его с праздничком

И со младыим царевичем.

— Ох ты, кум, кум любезный мой!

Что ж ты мною насмехаешься,

Надо мною наругаешься?

У меня после обеденки

Всем боярам перебор будет,

Стану казнить, стану вешати:

А тебе, кум, пе́рва пе́телька! —

После завтрени разослал он указ

По всей Москве, по всем городам,

По всем городам, по всем деревням,

Приходили б люди добрые,

Приходили б в платье чёрныем,

Они все бы во кручиныем;

А Никита Романович

Еще поцветней того надел.

Он стоит — богу молится,

Мла́даго царевича под поло́й держит.

Как выходят от обеденки,

Поздравляет его с праздником

И со младыим царевичем.

— Ох, ты кум, кум любезный мой!

Уж и как же мне тебя назвать будет?

Али дядюшкой, али батюшкой?

Ино будь же ты мне бо́льший брат! —

54 КОСТРЮК

Созывал он почёстный пир,

Созывал он князьёв-бояр,

Не позвал Кострюка-Мастрюка,

Свово шурина любезнаго.

Приходил шурин попо́сле всех,

Он садился повыше всех;

Он не пьет и не кушает,

Бела лебедя не рушает,

Он сидит — думу думает.

Государь-то похаживает,

Он на шурина поглядывает:

— Ой ты, шурин, ты шурин мой,

Ой ты, шурин любезный мой!

Что́ ты не пьёшь и не кушаешь,

Бела лебедя не рушаешь?

На царя ли лихо думаешь,

На царевну ль благоверную,

Или на весь на крещёный мир?

— Ни на кого я лихо не думаю,