Смятение несуразного немца - [5]

Вот, скажем, он глядит в окно, устроив портьеру таким образом, чтобы в заоконном несимметричном пейзаже образовалось равноподобие с отражением в придвинутом гостиничном зеркале. Двигать к окну тяжелое вертикальное зеркало невероятно трудно. Вдобавок он огорчается, что из ушедшего со своего места зеркала исчезают рассохшийся паркет и давняя курортная муть, а уж прельстительных безупречных тел — как ни всматривайся — не увидишь. Зато зеркало приспосабливается таким образом, чтобы отражение в нем составило с фрагментом заоконного пейзажа симметричную композицию, и тогда его привлекает место, где зеркальный край получившегося меланжа перестает быть объектом зрения, а сливается с пейзажем. Он теперь есть как внутренность, как скрытый за обольстительной кожей человечий потрох… В симметричном заоконном — таково устроенном пейзаже — прочерчена красивая тропинка. Она не вьется. Все, что вьется, несимметрично. Отклонив слегка голову, он радуется достигнутой тропиночной прямизне и бормочет: «Теперь все равноподобно».

Внезапно на тропинке появляется Сивилла с каким-то прихрамывающим мужчиной. Этого человека он уже примечал в холле и всякий раз почему-то досадовал. Однажды они даже раскланялись. У хромого был тяжелый взгляд и длинные пальцы тонких рук.

Да! По тропинке шла Сивилла. Рядом с ней высокий хромой человек. Уж не Гефест ли? Или, может быть, Байрон? Или хромец Тамерлан? Платье на ней, которое в первый день. Под платьем, как тогда, не было ничего. Угадывался замочек молнии, готовый поехать вниз.

И он предполагает: что ей с ее изъяном удобнее существовать в хромом мире курортного Тамерлана, и его досаду скорей вызывают телесные дефекты обоих, чем ревность.

Происходит ссора: он требует во что бы то ни стало произвести коррекцию груди (шов будет незаметен — он ручается!). Она называет его психопатом.

В номере сообразно своей брачной поре появляются тяжелые ночные бабочки — в детстве он их очень боялся. Пачкая мироздание пыльцой, они беспорядочно стукаются в потолочную скорлупу архитектурного яйца.

Одна влетела, когда они в последний раз были с Сивиллой и у него ничего не получилось…

На работу Грурих вышел взвинченный.

Он шел по натертому дорогим воском коридору частной клиники, в которой до отъезда приступил к служению, и даже не стал разглядывать у дверей своего кабинета прежде не бывшую медную доску.

Грурих устал. Устал от своих наваждений.

Случалось, по вечерам он готов был заплакать, если прошедший день вынужденно проводил в кривых московских переулках, где алтарная часть церквей бывала расположена не на оси симметрии.

И оборудованный по-новому кабинет не устраивал его по каким-то неведомым причинам. Не хватало, чтобы в стеклянном шкафу завелась фараонова мышь.

Сивилла не звонила. Он проглядел список записанных на прием. Было большинство женщин. Ему как раз нужна была женщина. Он стал было воображать, какая первая разденется. Теперь, правда, он не знал, какой ей следует быть. Вернее, знал. Знал, что выбрать кого-то после отпускного блуда будет не просто, если вообще возможно.

Заодно заглянул в календарик и вдруг обратил внимание на дни недели. Удивительно! Никто никогда этого не замечал! Три дня — понедельник, вторник, четверг — были мужского рода, три дня — среда, пятница, суббота — женского, один — среднего: воскресенье.

Это неспроста. Сегодня понедельник — день мужского рода. Что бы это означало? Что бы ни означало — самое простое и логичное избегать всего, что женского рода. Например, не есть в обед котлету, не плевать в плевательницу и т. п. Не понадобится зубная щетка. Не следует затягивать молнию, застегивать пуговицу, надевать рубашку. Но как же без рубашки или с незастегнутыми пуговицами?

Выходит, не нужна сегодня и женщина. И завтра — во вторник не будет нужна. Не нужна и не должна иметь места.

— Уходите! — сказал он появившейся в дверях с номерком в руке неуклюжей девушке, — сегодня не ваш день. Прочь!

Девушка в смятении поглядела в его остановившиеся глаза и попятилась.

«Или нет! Начну соблюдать все завтра!»

— Раздевайтесь! Юбку тоже!

— Зачем юбку, доктор?

— Юбку тоже и все, что под юбкой!

— Но, доктор…

— Снять, кому сказано! В противном случае буду накладывать швы отечественными нитками!

Кто, черт возьми, вменил зрению возбуждать похоть? Блуд в кабинете в мужской день — понедельник!

Жизнь хирурга наполнилась новым недоумением. Целый день он не работает, всем пациенткам велит переписаться на среду, а в конце дня ему звонит она:

— Грурих! Черт с тобой! Я завтра приду, и ты своим махоньким скальпелечком оскорбишь мои перси…

— Нет.

— Что нет?

— Завтра мужской день недели… не дамский…

— Что ты несешь, Грурих?

— Сивилла, оказывается, неделя симметрична для намерений. Это открыл я.

— Грурих, пропади ты пропадом, тогда расстегнешь на мне молнию…

— Нет. Она женского рода…

Как все, оказывается, просто!

Грурих положил трубку и вышел из кабинета. У двери он обернулся на новую доску.

«Хирург Б. Б. Грурих». И с конца — справа налево — то же самое! «Хирург Б. Б. Грурих». До него ошеломительно дошел восполняющий смысл увиденного, можно даже сказать, судьбы, и то, что в последнее время тяготило его, вдруг оказалось постигнутым.