Асар Эппель
Дробленый сатана
Рассказ
Пока она какое-то время лежала в параличе, за ней ходил супруг, Игнатий Юльич. Больше было некому.
В один из дней, как всегда брезгливо отворотя голову, он унес что уносят не глядя, а потом стал ее мыть. Она же увела глаза к окошку, под которым лежала, и поэтому видела испод хитро выпиленных заоконных наличников - серое их дерево с темными готовыми выкрошиться слоями.
Он нестерпимо елозил мокрым утиральником и вдруг проорал невероятные слова (со дня, когда случился удар, он или молчал или орал): "В вас проклятых! В вас, смиренницы, по кустам тараканенные, он сидит!".
Такого в их озлобленной и невыносимой жизни еще не говорилось, и с тех пор (до самой его кончины) они разговаривали между собой, как местное простонародье, притом что она теперь подволакивала ногу и прижимала под грудью сухую руку.
Спустя много лет я снова увидел то, что она, покуда снизу ходила жуткая тряпка, разглядывала. С лица наличники были голубого цвета и сейчас, приспособленные на стене, украшали жилище моего друга, незабвенного поэта Г. П.
Чтобы не сообщать повествованию лишней, которая и так накопится, недосказанности, раскрою, что Г. П. - это Герман Плисецкий, каковой получил их в подарок от приятеля уже своего, новопоселенца в сметаемом новостроек ради Останкине, сорвавшего кружевные доски с доживавшего последние дни пустого с расколоченными стеклами крашенного в голубой цвет дома.
Заодно Германов знакомец поднял на пыльной руине обрывок обгорелой бумаги, который, изумляясь замечательному старорежимному почерку, тоже отдал Герману.
На обрывке стояло:
Трактат о Сатане
Сатана, будучи всего только строптивым ангелом (а по сути - выдумщиком херувимом), не спросясь, устроил на земле первоверсию Творенья со звероящерами, птеродактилями и доисторической дебрью. Вся эта безобразная жизнь буйно царила и безудержно воспроизводилась, покуда Госпо...
Все завершалось обгорелым полусловом.
Голубой же, до того ни разу не вспоминавшийся мне дом, для пригородной улицы, в общем-то, обычный, в наших местах выглядел довольно нарядным. Ставили его, явно желая построить красиво, не то что многое другое, сколачиваемое из подтоварника растаскиваемых охотнорядских лабазов, притом что денег на лобзиковые узоры у застройщиков уже не было, а имеющиеся правильней было пустить на сплотку, скажем, черного пола или обшивку бревен доской с дальнейшим покрытием за один раз жидкой охрой.
На голубом же доме наличники плюс кружевные подзоры под стрехами и по обводам чердачных фронтонов имелись в преизбытке и ко времени, о котором речь, нигде даже, погнив от дождей, не поотломались. Разве что местами сползло голубое. И дожили в нескольких фрагментах до немалой чести украшать квартиру Г. П. в соседстве двух обрывков золоченой кордованской кожи с тиснеными зеленоватыми лилиями Бурбонов, каковые тот же тонкий человек Герман Плисецкий уже сам подобрал из праха поверженного арбатского особняка, где кабинет кого-то, кому мы с вами не чета, был такою вот несказанной кожею обит.
Последние дни она спала совсем плохо. К ночи, как это всегда бывает посреди лета в деревянном жилье, дом набирался духоты, а вечерами затеивался теплый дождь, с которым прилетал ветер, и на чердаке всю ночь что-то постукивало. Створка слухового окошка? Не похоже. Створка, если глядеть со двора, виднелась притворенной плотно, хотя стекло в ней было разбито. В него перед самой революцией ударилась чужая для наших мест зловещая птица.
Стучало, как когда-то на спиритических сеансах у барышень Стецких, про которых секретничали, что у них красивые соски. На сеансах, едва принималось ездить блюдце, у нее от ужаса слабели ноги и взмокали подмышки, хотя, уходя из дому, она припудривала их жжеными квасцами.
Вообще-то, не склонную к ночным страхам, чердачный звук ее не пугал, однако избавиться от него следовало. Сон и так никуда, а постукиванье вырывало ее, тихо и скучно задремывавшую, из медленной невнятицы засыпанья, и в голову лезло всякое, хотя заплакать не получалось. Если же не получается заплакать, сна точно не будет.
На чердаке она давным-давно не была, а уж с тех пор, как паралич испортил ей ногу и высушил руку, о таком и не помышляла, так что, собираясь туда, не могла даже предположить, что угодит в многократно употребленный сюжет многих повествований, по милости которого станут оживать вещи, одолевать неожиданные чувства и возникать прошлое. И ото всего этого начнет нехорошо куролесить сердце.
Посещение чердаков весьма удобно для составления разного рода историй, и хотя может показаться банальным, банальна скорей остальная жизнь - коечная, дворовая, комнатная. Подкровельное же запустенье, изъятые из обихода вещи, пыль на них и тихий укромный воздух всякий раз обращают наш приход на чердак в событие.
Еще бы! Под нами - погреб, над нами - чердак, а мы меж них как между небом и землей. Если же погреб счесть инфернальным (что так и есть), чердак получится горним, ибо возвышенным. Там сухо и сквозит, а это способствует радости мыслей. С отдаленной поднявшись осины, неподвижно парит со мной наравне слободская птица. Понизу - дворы, огороды, дым из печных труб, броунова ходьба людей, отдельная от незримых сверху целей и смыслов, - мир представлен весь, и постигаешь его вообще, что всегда правильней, чем конкретная забота, куда пойти и что поделать с осточертевшей жизнью.
