Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков - [113]
На страницах женских дневников фиксировались новые предпочтения женщин. Об этом писала активная участница женского движения либерального толка Надежда Васильевна Стасова: «Для меня исчезло очарование семьи, своей собственной, я почувствовала любовь ко всемирной семье; это стало моим идеалом, я с ним и умру!»[1376] Ее родственница Елена Дмитриевна Стасова, известная большевичка, считала семью темницей, только вырвавшись из которой можно заняться настоящим делом[1377]. Инесса Арманд, прочитав в пятнадцать лет «Войну и мир», была страшно разочарована судьбой Наташи Ростовой, которая, по ее мнению, превратилась в «самку». На страницах личных документов И. Арманд признавалась, что для нее смысл жизни состоит не в материнстве и замужестве, а в том, чтобы «стать человеком»[1378]. Она порвала связь с собственной семьей, посвятив себя общественной деятельности.
Лидер социалистического и женского движения, дворянка по происхождению Александра Михайловна Коллонтай после рождения сына оставалась верной женой и матерью в течение четырех лет, затем оставила семью, включившись в революционную борьбу. Ей принадлежат строки: «Я хотела быть свободной. Маленькие хозяйственные и домашние заботы заполняли весь день… Как только маленький сын засыпал, я целовала его мокрый от пота лобик, плотнее закутывала в одеяльце и шла в соседнюю комнату, чтобы снова взяться за книгу Ленина»[1379]. Для Коллонтай любовь к собственному ребенку представлялась формой эгоизма. Она воспринимала замужество и материнство как нечто ограничивающее свободу женщины. В 1909 году Александра Михайловна писала: «Чтобы стать действительно свободной, женщина должна сбросить тяготеющие на ней путы современной, отжившей, принудительной формы семьи… При современных, обычаем и законом утвержденных, формах семейного уклада женщина страдает не только как человек, но и как жена, и как мать»[1380]. Для многих активисток социально-политического движения, нигилисток по своим убеждениям, материнство становилось помехой на пути дела всей их жизни. Отвечая на вопрос половой переписи, проводившейся в Томском университете, о пользовании противозачаточными средствами, один из студентов-революционеров заметил, что «беременность удаляет женщину от политической и духовной жизни, лишает ее возможности быть членом общества»[1381]. Данная мысль, озвученная безвестным революционером, была типична для молодых представителей революционного класса.
Важной составляющей концепта «свободного материнства» стала идея женской репродуктивной свободы. Представление о деторождении как свободном женском выборе приобрело особую актуальность в рамках дискуссий, развернувшихся между членами известных женских организаций («Русское женское взаимно-благотворительное общество», «Союз равноправности женщин», «Женская прогрессивная партия», «Российская Лига равноправия женщин»), в деятельности Первого Всероссийского женского съезда (1908), Двенадцатого Пироговского медицинского съезда. Российскими феминистками был затронут важнейший вопрос, связывавший материнство и проблему женской свободы, – важность обретения женщиной своей субъективности, в том числе овладение свободой над собственным телом. В этой связи были актуализированы идеи о репродуктивной свободе женщины, о необходимости использования контрацепции и о возможности легализации абортов по особым медицинским показаниям. Некоторые из эмансипированных активисток женского движения начала XX века с критикой обрушились на идею святости материнства. Выступая в рамках Первого Всероссийского женского съезда в 1908 году, делегатка от Москвы М. Б. Бландова в докладе «О современном положении русской женщины» называла «речи» о святом долге каждой женщины быть матерью и заботиться о домашнем очаге «избитыми», не соответствующими условиям современной жизни[1382]
