Смерть смотрит из сада - [24]

— А вы знаете, что он запил после гибели Полины?

— Бросьте! У него этих Полин… Разврат разъедает душу, — ледяным тоном отчеканил учитель.

— Прописные истины, — бросил Иван Павлович.

— На то они и прописные — с заглавной буквы, с красной строки, — что верные.

— И со своих нравственных высот вы разорвали старую дружбу?

— Кто я такой, чтоб судить? — пробормотал Николай Алексеевич. — Так жизнь развела.

— Из-за Полины?

— Он не был мне соперником! Да что теперь ворошить…

— В день убийства Вышеславского журналист сдал в скупку браслет, принадлежавший покойной.

— Факт любопытный, но должен заметить: Филя работал судебным репортером, да и вообще не идиот, чтоб так простодушно попасться. Как он сам объясняет свой промах?

— Получил подарок от академика.

— Слишком наивно.

— Да уж. Алиби — на момент убийства Вышеславского развлекался с женщиной — сомнительное. И он приезжал в Вечеру в четверг.

— Ну и что?

— Именно в тот вечер, когда молодые люди познакомились. Вам известно, при каких обстоятельствах?

— Нет.

— Анну заманили в Вечеру и пытались убить: столкнули на рельсы перед проходящим поездом. Я случайно оказался рядом.

— Когда, вы говорите, эту случилось?

— В четверг, ровно за сутки до убийства академика. А теперь совершено покушение на Сашу.

— Он жив? — взволновался учитель. — Жив?

— Жив.

— Одну минуту, задыхаюсь от духоты.

Николай Алексеевич вышел, математик подумал: «Какой бы ответ его устроил?..»

— Рассказывайте! — потребовал хозяин, возникнув на пороге с мокрым лицом.

Иван Павлович рассказал.

«Загробная» находка в кабинете под настольной лампой. Страх. Сад. Шорох в траве, удаляющийся к калитке, — так казалось юноше. Он побежал в рощу, где ухала ночная птица, чернели тени под деревьями и кружили, кружили шаги — реальные или воображаемые на нервной почве… закружили до изнеможения, он выбился из сил, как вдруг заметил: в кабинете уже не горит свет.

Саша рванул к дому, кто-то спрыгнул со ступенек и, согнувшись, пробежал в сад, к лужайке… Там было светлее, месяц сиял над колодцем, и трепетал под легчайшим ветерком каштан. Он почему-то знал, что в кустах под каштаном прячется враг (там погибла мама), и заставил себя приблизиться… еще ближе, еще… уже как будто слышалось чье-то хриплое дыхание, но вдруг резанула боль и наступило беспамятство.

Когда Саша ожил на лужайке, как на дне черной чаши, в кабинете сверкала люстра и кто-то светил из окна электрическим фонариком («То был я», — пояснил математик). Свет погас, и юноша пополз по-пластунски в глубь садовых зарослей. Кто-то неразличимый во тьме, с горящим фонариком, подошел к колодцу, постоял и исчез. Саша опять провалился в яму, а очнувшись, побрел на огни соседского дома.

— Прошу извинения, Николай Алексеевич, но дело есть дело. Где вы были в вечер пятницы и в вечер субботы?

— Я не отношусь к сексу как к спорту, — усмехнулся учитель. — Я по обыкновению читал, размышлял, гулял.

— Где?

— Тут, в окрестностях.

ГЛАВА 15

Встреча с Кривошеиными происходила под девизом: «Я всегда все помню!» — безапелляционное заявление ученой ядерщицы, которая перебила первый же вопрос Ивана Павловича: «Помните ли вы…»

Этих чудаков он знал уже много лет, но поверхностно, раскланиваясь при редких встречах, всегда внутренне поеживаясь (хотя и сам не был обделен ни ростом, ни силой). Но эти двое, раздутые чудовищные младенцы, казались потомками вымершей расы исполинов. Кривошеин, киношный деятель («Я — директор фильмов»), носил имя такое русское, задушевно-знаменитое — Антон Павлович — и, как типичный подкаблучник, возбуждал неистребимую стервозность в супруге.

Хозяйка восседала на стуле (маленьком и хрупком под ней) в центре большой комнаты с тремя дверьми, в которых внезапно возникал хозяин — внезапно и бесшумно и, при всей громоздкости, грациозно, подтверждая показания жены.

— Мы пришли к назначенному часу, но позже той незнакомой семьи.

— Попозже, — деликатное эхо из средней двери.

— Но вас познакомили?

— Разумеется.

— Нас знакомили, знакомили…

— Однако та пара осталась для нас неведомой, если можно так выразиться. Ни до, ни после мы с ними не встречались и с Вышеславским о них не говорили.

— Почему?

— Как-то не пришлось… Имена Александр Андреевич назвал, конечно, но я была занята подарками. Мы подарили лошадку и коробку конфет. Помнишь, Тоша?

— Коробку и лошадку.

— Но кто такие эти незнакомцы, чем они занимались?

— По намекам, что-то связанное с вооружением… Я имею в виду мужа. Эту тему мы, естественно, не дебатировали. По всей видимости, люди не нашего круга, подавленные честью приглашения к академику.

— А ребенок?

— Отлично помню: светленький, маленький, в белой маечке и красных штанишках. Саша был одет так же, только штаны голубые.

— Синие.

— Тоша, не спорь.

— Значит, то был мальчик?

— Мальчик.

— Вы уверены?

— Абсолютно, потому что его звали Роман. «Ромочка!» — кричал Саша на весь сад. В общем, отдаю должное, дети к нам не лезли. Хотя атмосфера за столом, подправленная памятью, представляется сейчас тягостной из-за этой ужасной считалочки: «Вышел месяц из тумана…»

— «Вынул ножик из кармана…» — подхватил Антон Павлович.

Супруга — упрямо перебивая: