Киев. 21 мая 1997 года. Ночь.
Сержант Воронько любил свою маленькую уютную стеклянную будочку ГАИ в самом центре столицы — на площади Независимости. Особенно любил ее по ночам, когда перед ним отдыхала от колес проезжая часть Крещатика, когда, выйдя из будки покурить, он вдруг замечал, что городская тишина звенит. В отличие от родной сельской, которая стелется звуконепроницаемым покрывалом. В селе далекий случайный лай какого-нибудь пса разлетелся б на километры, разбив тишину вдребезги. В городской тишине этот лай бы просто утонул, никем не услышанный: она бы просто поглотила любой шум.
Ночной город, которого все так почему-то боятся, беззащитно лежал перед сержантом и вызывал чувство любви и гордости. Воронько ощущал себя его защитником, охранником, телохранителем. Он был похож на заботливого хозяина. И хозяйство у него было большое и разнообразное: и главпочтамт, и фонтаны, и даже красный рекламный дирижабль с надписью «Кока-Кола», болтавшийся над землей на привязи рядом с местом, где когда-то стоял памятник Ленину.
Посмотрев на часы — а было уже полтретьего, — сержант Воронько выложил из своего портфеля на пульт компьютер «Ноутбук», раскрыл его. Этот компьютер подарил ему кум, работавший в налоговой полиции. Конечно, подарил не так просто, а в благодарность за то, что сержант помог ему оформить пригнанную из Германии машину. Все бы ничего, но она оказалась ворованной и с фальшивыми документами. А так — машина высший класс. «Опель кадетт». Кум теперь на ней иногда в гости приезжает. Теперь она уже «чистая». Один приятель дал бумагу, что машина в розыске за границей не числится, другой оформил все, как полагается. И все по дружбе — ну посидели, выпили, договорились вместе без жен на рыбалку с ночевкой. Все по-человечески, по-братски.
И вот теперь он может по ночам не только любоваться пустынным Крещатиком, но и в карты с компьютером играть: в девятку. Или пасьянс раскладывать. Кум все показал. Правда, умный, собака, этот компьютер. Обычно выигрывает он у сержанта. Но ведь не человек это, так что и проиграть ему не стыдно. Тут уж никаких обид.
Включил сержант свой «Ноутбук», нажал по заученному порядку нужные клавиши, и появился на экране смешной человечек с колокольчиком. Позвонил, и перед сержантом возникли его карты. Хорошие карты, с такими глупо не выиграть.
Сделал сержант первый ход, как вдруг на пульте загорелась лампочка, и в ночную тишину стеклянной будочки ворвался хриплый механический голос рации:
«Седьмой! Срочно прибыть на пост одиннадцать!»
Сержант взял рацию в руку. Сказал «слушаюсь» и вздохнул. Не дали ему насладиться игрой.
Выключил он компьютер, положил его обратно в портфель. Сел в ГАИшные «жигули», стоявшие у бровки метрах в пяти от будки, и поехал. Пост номер одиннадцать был недалеко — на Печерске. Если туда и обратно, то он еще не одну игру с компьютером успеет до смены сыграть.
Минут через пять после того, как опустела будочка ГАИ на площади Независимости, с холма напротив взлетел рекламный дирижабль «Кока-Колы».
Поднимался он над Крещатиком тяжело и медленно. Под ним на канате болталось вытянутое человеческое тело.
Безветренная ночь позволила дирижаблю утащить свой груз под невидимый небесный купол города.
Сержант Воронько уже подъезжал к Печерскому мосту, как вдруг из рации донесся знакомый хриплый голос:
— Седьмой! Отбой! Можешь возвращаться!
Воронько только покачал головой. Развернулся на пустой дороге и поехал назад на Крещатик. Оставалось еще три часа дежурства, после чего можно будет вернуться домой и залечь на боковую. Но за эти оставшиеся три часа можно еще вдоволь наиграться. Лишь бы больше с поста не срывали.
Суета вокзала осталась позади. Ник Ценский проводил вокзальную площадь уставшим взглядом и обернулся к Ивану Львовичу, сидевшему рядом на заднем сиденье темно-синего БМВ.
— Вам отдохнуть надо, — сочувственно закивал головой Иван Львович, глядя своими маленькими глазками в лицо Нику.
Ник действительно нуждался в отдыхе — семь дней дороги да еще добрый месяц возни с подготовкой отъезда, продажей квартиры, отправкой контейнера с вещами.
Теперь Таджикистан казался далеким и совершенно чужим. И слава Богу. Жена с сыном остались пока в Саратове у родни — летом там хорошо. Волга, купанье, рыбалка. Лица вокруг славянские — уже легче. Не то что в Душанбе, где каждый встречный взгляд без улыбки, и не знаешь, что за ним кроется.
— Я думаю, что с Киевом вы как-нибудь потом сами познакомитесь, а сейчас прямиком в санаторий. У вас там будет временный домик со всеми удобствами, там я вам все и расскажу…
Слово «домик» вызвало у Ника добрую улыбку. У них когда-то был домик где-то под Житомиром. Домик и сад. Это когда его бабушка была жива. Они приезжали туда с мамой на все лето несколько раз. Когда это было? Шестьдесят второй? Шестьдесят третий? Не позже, потому что в шестьдесят пятом он уже был сиротой и его забрали родители отца, жившие в Душанбе. Потом словно провал, словно дальше детства не было. Школа, институт военных переводчиков, служба при штабе округа, две командировки в Африку. И все это на желтом песочном фоне, на фоне лиц песочного цвета, на фоне красивых неприступных гор, тоже песочного цвета. Потом тихая свадьба, рождение сына. Увольнение с работы жены «по цвету лица». Ее начальник Сарултаев понял независимость как очистку НИИ Геологии от нетаджиков. Потом позвонил, извинился, сказал, что в России им будет лучше. А что в России? Единственная родня в Саратове, и те живут без копейки. Хорошо хоть приняли их, поселили на даче, обещали чем смогут помогать Тане и Володьке, пока он тут обустроится. Ему еще повезло, что он встретил Ивана Львовича.
